реальности  целиком  диктуется  обстоятельствами  времени.  Поэтому
  "концепции дао" вовсе не существует, но все слова  о  Великом  Пути
  указывают на одно и  то  же,  оказываются  лишь  зовом  странствия.
  Подобное единение "текущего момента" и всевременности запечатлено в
  традиционном китайском понятии времени (ши). Главный  конфуцианский
  канон -- "Суждения и  беседы"  --  открывается  следующими  словами
  Конфуция:
      "Учиться и всечасно прикладывать выученное к  делу  --  это  ли
  не радость?..."
      Одни переводчики толкуют наставление  Конфуция  в  том  смысле,
  что думающий человек  должен  постоянно  применять  в  жизни  плоды
  учения,  другие  полагают,  что  здесь  говорится   о   возможности
  использовать свои познания лишь "время от времени". Оба  толкования
  допустимы, но несколько односторонни. У  основоположника  китайской
  традиции речь идет, скорее, о "всевременном моменте" как претворении
  вечного Пути в конкретных обстоятельствах. Собственно,  лишь  такая
  смычка личных устремлений и среды, целостного постижения и частного
  знания способна доставить искреннюю радость. Та же идея неизбежного
  Случая как схождения крайностей выразилась, в частности, в следующих
  словах Конфуция, по-своему классических для всей китайской традиции.
      "Не поговорить  с  человеком,  который  достоин  разговора,  --
  значит  потерять  человека.  А  поговорить  с  человеком,   который
  разговора не достоин, -- значит потерять слова. Мудрый не теряет ни
  людей, ни слов".
      Мудрость есть итог не размышлений,  а  жизни  и  даже  родовой,
  неизбывной жизни. Момент "духовного соприкосновения" (вспомним слова
  повара-даоса) вмещает в себя бездонные глубины прошлого и будущего,
  веет непостижимым присутствием вечно-другого. И не примечательно ли,
  что само слово гунфу в китайском языке означает  не  что  иное  как
  время, временную длительность? Момент реализации  гунфу  взывает  к
  вечности времен; зияющей неисповедимой полнотой бытия. В нем  жизнь
  оказывается собранной  в  потаенно  вьющуюся  нить  Великого  Пути.
  Соответственно, фундаментельное состояние, импульс действий мастера
  ушу не есть "реакция" на некое преходящее, единовременное  явление,
  но -- "следование" (шунь, инь, цун и  проч.),  которое  равнозначно
  обретению живой, органичной связи с миром как вселенской средой или,
  попросту говоря, пребыванию в мире, как зародыш пребывает в  утробе
  матери. В таком случае всякое единичное, частное действие становится
  излишним. И здесь  мы  открываем  еще  одну  грань  различия  между
  кулачным искусством в собственном смысле слова и гунфу как  умением
  одерживать победу, не  действуя,  всегда  все  делать  "уместно"  и
  "своевременно" и притом как бы  не  замечая  того,  что  происходит
  вокруг.
      Традиция    как    нечто    по    определению    пере-даваемое,
  вечнопреемственное и есть со-общительность сердец. Сообщительность,
  связывающая,  собирающая  через  непреодолимую  пропасть  времен  и
  расстояний.  Мудрость  традиции  --  это  способность  всегда  быть
  адекватным ситуации, что значит также -- всегда быть "другим": быть
  покойным среди действующих и недостижимым среди доступных,  умирать
  в жизни и жить в смерти. Но превыше всего -- быть великим в великий
  момент.
      Абсолютный  ритм  вселенского  потока  жизни  --  вот  исходная
  посылка традиции дао и основа практики ушу. И наука дао зиждется не
  на анализе "объективной действительности", что бы ни  понимать  под
  этим словом, а на интуитивно-целостном постижении, прозрении, как бы
  "телесном"  усвоении  символи-чески-завершенного   бытия,   и   это
  постижение дает совершенно достоверное  знание  жизни  во  всех  ее
  частностях. Собственно, высшее постижение Пути только и  существует
  в конкретных моментах жизни, подобно тому, как  чистое  зеркало  не
  существует вне отражаемого им мира вещей, а динамизма воображения не
  существует  отдельно  от   представляемых   образов.   Этот   мотив
  неслиянности и нераздельности пустоты и вещей  присутствует  уже  в
  известной притче Чжуан-цзы о флейте Неба (см. начало 2-й главы книги
  "Чжуан-цзы"), где реальность уподобляется "единому дыханию", а бытие
  вещей -- дуплам деревьев, наполняемым этим вселенским  ветром,  так
  что каждое дупло издает свое неповторимое звучание. Бытие дао,  как
  будто хочет сказать Чжуан-цзы, находит завершение в  индивидуальном
  бытии вещей.
      Однако же такое завершение  предполагает  конкретное  и  притом
  совершенно сознательное действие. В сущности, речь идет о  действии
  чрезвычайно избирательном, стилизованном, обретшим весомость и силу
  типического жеста, вечно памятуемом в потоке времени и оттого навеки
  действенном. Идея такого истинно символического действия,  зияющего
  бездной "одухотворенного желания",  породила  понятие  "категории",
  "типа"  (пинь)  --  одно  из  важнейших  в  китайской  традиционной
  культуре. Собственно, все бытовавшие в Китае традиции  представляют
  собой не систему  отвлеченного  знания,  а  репертуар  определенных
  типовых форм, обозначающие некое качество состояния или, как считали
  в Китае, "жизненной энергии" (ци). Китайские художники не  рисовали
  ту или иную реальную гору  или  некий  обобщенный  образ  гор.  Они