Умпэй, закончив купание, уселся рядом на бамбуковый табурет.
    — Дынь много продал? — поинтересовался он.
    — Я никогда много не продаю, — ответил Матахати, поспешно смывая с руки 
запекшуюся кровь.
    —  Ты заживешь куда лучше, если будешь копать колодцы.
    — Ты давно это говоришь. Если я стану работать на территории замка, меня 
перестанут пускать на ночь домой, поэтому Акэми не хочет чтобы я шел в твою 
артель. Ей без меня одиноко.
    —  Счастливая парочка!
    —  Ой! — воскликнул Матахати, когда брошенная кем-то незрелая • хурма 
угодила ему в затылок.
    —  Ха-ха! Это чтобы ты не хвастал, как тебя любит жена, — засмеялся Умпэй.
    Умпэй, седой шестидесятилетний старик, пользовался уважением в поселке. 
Каждое утро соседи слышали, как он читает молитву секты Нитирэн. Он происходил 
из Ито в провинции Идзу, а на дверях его дома было выведено: «Мастер по рытью 
колодцев в замке сёгуна». Работа в замке требовала высокого мастерства, 
обыкновенные землекопы не годились. Умпэй долгое время работал на золотых копях 
на полуострове Идзу, поэтому ему поручили возглавить артель. По вечерам он 
любил сидеть у деревянной решетки, густо увитой стеблями тыквы, и потягивать 
сётю, сакэ бедняков.
    Матахати вылез из ушата, и Акэми, загородив его со всех сторон дождевыми 
ставнями, тоже искупалась.
    На ужин Матахати получил соевый творог-тофу, приправленный листьями 
базилика.
    — Я не хочу копать колодцы и быть пленником в замке за несколько лишних 
грошей, — сказал Матахати. — Но я не намерен всю жизнь продавать дыни. Потерпи 
еще немного, Акэми! http://ki-moscow.narod.ru/
    —  Я мечтала, чтобы ты занялся настоящим делом, таким, чтобы о тебе с 
уважением говорили люди, — ответила Акэми с набитым ртом.
    Они жили как муж и жена, но Акэми не собиралась навеки связывать судьбу с 
бездельником Матахати. Она убежала с ним из веселого квартала в Сакаимати, но 
лишь для того, чтобы выждать время и упорхнуть еще куда-нибудь. В ее планы не 
входило отправлять Матахати на работу в замок. Оставаться одной опасно. Больше 
всего Акэми боялась домогательств Хамады.
    — Да, совсем забыл, — сказал Матахати и рассказал о сегодняшнем 
происшествии, выставляя себя в выгодном свете.
    —  Кодзиро? Ты ему сказал, что я здесь? — спросил? она, изменившись в лице.
    Матахати взял ее за руку.
    —  Конечно нет. Неужели ты могла подумать, что я способен выдать тебя этому 
негодяю? Он тогда постарается...
    Матахати вскрикнул, замолчав на полуслове. Твердая хурма угодила ему в щеку,
 заляпав беловатой мякотью лицо.
    Мимо бамбуковой рощи, залитой луной, в сторону города неторопливо шел 
человек, очень похожий на Кодзиро.
     
    ГЛАЗА
     
    —  Сэнсэй! — позвал Иори.
    Высокая трава скрыла от него ушедшего вперед Мусаси. Они шли по равнине 
Мусасино, которая, как говорят, раскинулась на десять
    уездов.
    —  Я здесь! Не отставай!
    —  Я сбился с тропинки. Далеко еще?
    —  Пока не найдем места для жилья.
    —  А мы здесь поселимся?
    —  Почему бы нет?
    Иори посмотрел на небо, на пустынную равнину.
    —  Странно, — проговорил он.
    —  Представь, как чудесно здесь осенью. Чистое небо, роса на траве. От 
одной мысли об этом чувствуешь очищение.
    — Я не прочь пожить в городе.
    — Конечно, среди людей интереснее, но даже я, привыкший ко всему, не могу 
смириться со столбами, расставленными на каждом шагу в Эдо. Ты читал 
объявления?
    —  Я готов лопнуть от злости.
    —  Зачем злиться?
    —  Не выношу, когда кто-нибудь говорит о вас плохо.
    —  Ничего не поделаешь.
    —  Вы ведь можете изрубить всех, кто распускает сплетни.
    —  Бессмысленно начинать войну, которую нельзя выиграть.
    —  Неужели вы можете проиграть этому отребью?
    —  Не исключено.
    —  Почему?
    — Их слишком много. Убью я десятерых, а им на смену явится сотня, убью 
сотню, придет тысяча. Проигрышное положение.
    —  Предпочитаете насмешки до конца жизни?
    —  Конечно нет. Я должен заботиться о чести, это моя обязанность перед 
предками. Я намерен стать таким человеком, над которым никто не посмеет 
издеваться. Поэтому мы здесь.
    —  Сколько ни бреди, а никаких признаков жилья. Может, переночуем в храме?