потому что мое время минуло.
    Тадааки объявил, что с этого дня покидает додзё и по стопам своего учителя 
Иттосая удаляется в горы на поиски высшей истины. Он поручил племяннику Ито 
Магобэю воспитание своего единственного сына Таданари. Магобэй должен известить 
сёгунат о том, что Тадааки стал буддийским монахом.
    —  Поделюсь с вами своей тревогой, — продолжал Тадааки. — Я не сожалею, что 
меня победил молодой боец. Меня тревожит то, что из школы Оно не вышел ни один 
фехтовальщик уровня Сасаки Кодзиро. И я знаю причину. Все вы — наследственные 
вассалы сёгуна. Ваше положение портит вас. Немного потренировавшись, вы уже 
кичитесь, что владеете «непобедимым» стилем Ито. Вы ленивы и самодовольны.
    Ученики понуро слушали наставника. Искренность его слов не вызывала ни у 
кого сомнений.
    —  Хамада! — позвал Тадааки.
    — Да, учитель, — отозвался Хамада Тораноскэ.
    —  Встань!
    Тораноскэ поднялся под молчаливыми взглядами товарищей.
    —  Исключаю тебя из школы, но делаю это с надеждой, что ты научишься 
дисциплине и постигнешь смысл «Искусства Войны». А теперь уходи!
    —  Учитель, я не заслужил...
    —  Ты заблуждаешься, потому что не понимаешь «Искусства Войны». Задумайся и 
постарайся овладеть военной наукой.
    —  Объясните мне...
    — Хорошо. Трусость — самый страшный грех для самурая. «Искусство Войны» 
исключает трусость. Незыблемое правило нашей школы гласит: трус подлежит 
исключению. Ты, Хамада Тораноскэ, не вызвал на бой Сасаки Кодзиро сразу после 
смерти брата, а мстил жалкому продавцу дынь. Вчера ты взял в заложницы его 
старуху мать. И это поведение самурая?
    —  Учитель, я поступил так, чтобы заманить Кодзиро.
    — Именно это я и называю трусостью. Если ты хотел драться с Кодзиро; почему 
не пошел к нему домой и не вызвал его на бой? Почему не послал ему письменный 
вызов? Почему открыто не заявил о причине вызова? Нет, ты придумал хитрость, 
дабы заманить Кодзиро сюда и всем вместе напасть на него. А как поступил 
Кодзиро? Он явился сюда один и встретился со мной. Он отказался иметь дело с 
трусом и вызвал на поединок меня, потому что учитель отвечает за своих 
воспитанников.
    В додзё повисла мертвая тишина.
    —  Простите меня, — прошептал Тораноскэ.
    —  Выйди вон!
    Тораноскэ опустился на колени.
    — Желаю вам доброго здоровья, учитель. Благополучия всем вам. Тораноскэ 
побрел из додзё.
    — А теперь я покидаю вас и мирскую жизнь, — произнес Тадааки подавляя 
рыдания. — Не горюйте обо мне! Настал ваш день. Пришло ваше время защитить 
славу школы. Будьте скромны, не жалейте себя и совершенствуйте свой дух!
    Тадааки вернулся в комнату для гостей, лицо его было непроницаемым.
    — Я исключил Хамаду, — сказал он Кодзиро. — Я посоветовал ему уделить 
серьезное внимание самурайской дисциплине. Я распорядился освободить старую 
женщину. Она уйдет с вами?
    — Прекрасно. Женщина пойдет со мной,— ответил, вставая, Кодзиро. Поединок 
так утомил его, что, казалось, он вот-вот упадет.
    —  Подождите, — проговорил Тадааки. — Давайте выпьем и забудем прошлое. 
Омицу! — хлопнул в ладоши Тадааки. — Принеси сакэ!
    —  Спасибо, вы очень добры,— улыбнулся Кодзиро и лицемерно добавил: — 
Теперь я понял, почему так знамениты Оно Тадааки и стиль Ито.
    «Если наставить его на правильный путь, весь мир будет у его ног, — подумал 
про гостя Тадааки.— Неправедный путь превратит его в нового Дзэнки».
    В застольном разговоре упомянули имя Мусаси. Кодзиро узнал, что Мусаси 
собираются включить в группу избранных фехтовальщиков, тренирующих сёгуна. 
Кодзиро не ожидал такой неприятности. Он сразу же заторопился домой.
    Через несколько дней Тадааки исчез из Эдо. Он снискал себе репутацию 
прямодушного человека и безупречного воина, но ему не хватало политической 
гибкости Мунэнори. Народ так и не понял поступок Тадааки. Зачем бежать от мира, 
если ты добился всего, чего хотел в бренной жизни? Поговаривали, что Тадааки 
после поражения в поединке с Кодзиро повредился рассудком.
     
    ГОРЕЧЬ БЫТИЯ
     
    Это был самый неистовый ураган, какой видел Мусаси в своей жизни. Иори 
печально смотрел на испачканные листы книг, разбросанные среди развалин дома.
    — Ученье кончилось, — произнес он.
    Крестьяне больше всего на свете боятся два дня в году — двести девятый и 
двести двадцатый. Тайфуны, которые случаются в эти осенние дни, без остатка 
уничтожают урожай риса. Практичный Иори в предчувствии непогоды укрепил крышу и 
придавил ее тяжелыми камнями, но ночью ее сорвало. Утром они поняли, что дом 
починить нельзя.
    Мусаси ушел на заре. Глядя ему вслед, Иори подумал: «К чему смотреть на 
поля соседей? И так ясно, что они затоплены. Лучше бы у себя
    разобраться».
    Мусаси вернулся в полдень, а часом позже пришла группа крестьян толстых 
соломенных накидках от дождей. Они благодарили Мусаси а то, что он помог лечить