Мусаси потерял счет поединкам. Он сражался с опытными фехтовальщиками. 
Найти хорошего партнера просто, труднее встретить настоящего человека. В 
огромном множестве людей, населяющих мир, невозможно отыскать совершенного 
человека. Мусаси осознал это в результате странствий, и вывод угнетал его, 
доставлял почти физическую боль. В такие минуты он мысленно обращался к Такуану,
 который был, несомненно, своеобразным и неповторимым человеком. 
    «Мне повезло, — думал Мусаси. — Я хотя бы одного настоящего человека знаю. 
Надо стараться, чтобы знакомство с ним принесло бы плоды». 
    Каждый раз, думая о Такуане, Мусаси ощущал боль, пронзавшую его от запястий 
по всему телу. Странное чувство, невольная память о тех днях, когда Мусаси был 
привязан к ветви на старой криптомерии. «Ничего, — думал Мусаси, — придет время,
 и я привяжу Такуана к тому же дереву, а сам сяду рядом и буду читать 
наставления о смысле жизни». Мусаси не таил обиды на Такуана и не лелеял мечту 
о мести. Он хотел доказать, что совершенство, достигнутое Путем Меча, выше 
совершенства, обретенного на стезе Дзэн. Мусаси улыбался при мысли, что в один 
прекрасный день он и необыкновенный монах поменяются ролями. 
    Не все может выйти по желанию Мусаси, но, положим, он достигнет высот в 
фехтовании и привяжет Такуана к дереву. Что скажет Такуан? Монах наверняка 
радостно воскликнет: «Великолепно! Теперь я счастлив!» 
    Но нет, не таков Такуан! Не изменяя себе, он рассмеется и скажет: «Дурачок! 
Делаешь успехи, но остаешься по-прежнему глупым!» 
    Дело не в словах. Мусаси полагал, что превосходство над Такуаном воздаст 
монаху за его старания сделать человека из непутевого Такэдзо. Наивные мечты. 
Мусаси избрал свой Путь и, следуя ему, каждый день убеждался в том, как 
бесконечно далек он от истинного человеческого совершенства. Фантазии исчезали, 
как только здравый ум напоминал Мусаси, как преуспел Такуан в поисках истины. 
    Более всего Мусаси тревожила мысль о собственной незрелости и бесталанности 
в сравнении с Сэкисюсаем. Мысль о Ягю, старом мастере меча, терзала Мусаси еще 
нестерпимее, высвечивая скудность его познаний, неумение безошибочно судить о 
Пути Меча или «Искусстве Войны». 
    В минуты сомнений ему казалось, что мир населен глупцами. Жизнь — не 
пособие по логике. Меч — тоже не логика. Суть заключается не в словах, а в 
действии. Вокруг достаточно людей, сегодня превосходящих Мусаси, но и он 
когда-нибудь может стать великим! Когда Мусаси одолевали сомнения, он 
отправлялся в горы, где в уединении мог восстановить душевный покой. О его 
жизни в горах говорила его внешность, когда он возвращался к людям. Впалые, как 
у оленя, щеки, тело в синяках и ссадинах, ломкие и жесткие волосы от долгого 
стояния под холодным водопадом. Он спал на земле, и грязь въедалась в каждую 
пору, а белизна зубов казалась ослепительной. Внешность была лишь видимой 
оболочкой. Внутри Мусаси пылал огонь самоуверенности на грани надменности, 
которая гнала его на поиски достойного противника. Из гор его влекла 
потребность в поисках новых испытаний для духа и тела. 
    Сейчас Мусаси был в пути, поскольку его интересовал мастер по части цепного 
шестопера с серпом из Куваны. До поединка в Киото оставалось десять дней, и 
Мусаси располагал временем, чтобы выяснить, является ли Сисидо Байкэн заветным 
примером настоящего человека или он такой же червь, питающийся рисом, как и 
множество других, населяющих землю. 
    Глубокой ночью Мусаси и хозяин лошади достигли цели. Мусаси, отблагодарив 
возницу, отпустил его, но тот не захотел возвращаться ночью и сказал, что 
переночует около дома, где остановится Мусаси. Утром он отправится через 
перевал Судзука и, если повезет, найдет ездока на обратный путь. В любом случае 
было темно и холодно, чтобы пускаться в путь до восхода солнца. 
    Мусаси согласился с хозяином лошади. Они находились в долине, окруженной с 
трех сторон горами. Какую дорогу ни выбрал бы извозчик, ему пришлось бы 
продвигаться по колено в снегу. 
    — Пошли со мной! — решил Мусаси. 
    — К Сисидо Байкэну? -Да. 
    — Спасибо, господин. Надо отыскать его дом. 
    Байкэн был кузнецом, поэтому его жилище мог указать любой местный 
крестьянин, но в поздний час деревня спала. Единственным признаком 
бодрствования были глухие размеренные удары, похожие на звук колотушек для 
сукновалки. Идя на звук, путники вскоре завидели свет. 
    Они вышли прямо к дому кузнеца. Перед входом валялись какие-то железки, 
карниз дома почернел от дыма. По приказу Мусаси извозчик распахнул сёдзи. В 
горне горел огонь, женщина, стоя спиной к огню, била колотушкой по войлоку. 
    — Добрый-вечер, хозяйка! Как хорошо, что вы еще не спите! — С этими словами 
извозчик прямиком двинулся к горну. 
    Женщина, вскрикнув от неожиданности, выронила колотушку. 
    — Откуда вы? — спросила она. 
    — Минутку, я все объясню, — ответил попутчик Мусаси, потирая над огнем руки.
 — Я привез издалека человека, который хочет повидаться с вашими мужем. Мы 
только что прибыли. Я — извозчик из Куваны. 
    — И не нашли лучше... — Женщина остановилась, бросив хмурый взгляд в 
сторону Мусаси. По выражению ее лица было ясно, что она навидалась изучающих 
воинские искусства и знает, как с ними обращаться. С нотками превосходства в 
голосе она сказала Мусаси, словно перед ней был мальчик: 
    — Закрой сёдзи! Напустили холоду, ребенка простудите! 
    Мусаси, поклонившись, выполнил ее приказ и сел на чурбан около горна. Дом 
состоял из закопченной кузни и трех жилых комнат. На стене висел десяток цепных 
шестоперов с серпом. Мусаси решил, что это и есть то, о чем ему говорили. Он