Вдова была рада оповестить окружающих о том, что в ее доме есть мужчина, 
поэтому полоска бумаги с надписью «Миямото Мусаси» тут же появилась на воротах. 

    В тот день Дзётаро не пришел, но к Мусаси явились три самурая. Не обращая 
внимания на протесты служанки, они протопали в комнату постояльца. Мусаси их 
сразу узнал — они были среди зрителей в храме Ходзоин, когда он убил Агона. 
Бесцеремонно усевшись вокруг Мусаси, словно старинные приятели, незваные гости 
начали наперебой расточать похвалы. 
    — Никогда не видел ничего подобного! — начал один. — Небывалое происшествие 
в Ходзоине. Подумать только! Никому не известный] посетитель и махом сносит 
один из «Семи столпов». Да еще грозного Агона. Короткий взмах, и тот плюется 
кровью. Такое редко увидишь. 
    Второй самурай продолжил: 
    — Разговоры только об этом! Все ронины спрашивают, кто такой Миямото Мусаси.
 Это был несчастливый день для репутации Ходзоина. 
    — Ты наверняка самый великий мастер меча в стране! 
    — И такой молодой! 
    — Верно! Со временем станешь еще лучше. 
    — Можно спросить? Почему при таких способностях ты всего лишь ронин? 
Попросту растрачиваешь талант, не находясь на службе у даймё. 
    Самураи приутихли на несколько минут, чтобы выпить чай и проглотить печенье,
 обсыпав колени и татами крошками. 
    Опешивший от похвал Мусаси оглядывал самураев. Некоторое время он продолжал 
бесстрастно слушать их, надеясь, что в конце концов поток красноречия иссякнет. 
Поняв, что они не собираются менять тему разговора, Мусаси спросил, как их 
зовут. 
    — Прошу прощения! Я Ямадзоэ Дампати. Прежде я служил у даймё 
    Гамо, — сказал первый. 
    — Отомо Банрю, — произнес второй. — Я овладел стилем Бокудэн 
    и имею большие планы на будущее. 
    — Ясукава Ясубэй, — ухмыльнулся третий. — Ронин всю жизнь, как, впрочем, и 
мой отец. 
    Мусаси гадал, куда они клонят. Он решил без обиняков задать вопрос гостям. 
Воспользовавшись паузой, Мусаси сказал: 
    — Полагаю, у вас есть дело ко мне. 
    Самураи изобразили на лицах удивление, но потом признались, что у них и 
правда есть интересное предложение. Ясубэй напрямую сказал: 
    — Мы к тебе по делу пришли. Собираемся устроить «развлечение» для людей у 
подножия горы Касуга и хотели бы потолковать с тобой. Это не театральные 
представления. Думаем провести несколько поединков, чтобы дать людям 
представление о боевых искусствах, а заодно и заработать на ставках зрителей. 
    Ясубэй добавил, что уже приготовлены места для публики, что поединки будут 
иметь успех. Троице приятелей требовался еще один напарник, потому что 
случайный сильный самурай может побить их, и тогда плакали их денежки. Они 
решили, что самым подходящим человеком был бы Мусаси. Если он составит им 
компанию, они не только поделятся с ним прибылью, но и будут содержать его до 
окончания поединков. Мусаси быстро заработает на дальнейшее путешествие. 
    Мусаси слушал болтовню с нескрываемым изумлением. Утомившись от потока слов,
 он прервал гостей: 
    — Если вы пришли только за этим, нам не о чем говорить. Меня 
    это не интересует. 
    — Почему же? — спросил Дампати. — Почему тебе не интересно? По-юношески 
порывистый Мусаси вышел из себя. 
    — Я не игрок и не шут! — негодующе заявил он. — И ем палочками, а не мечом. 

    — Почему такой тон? — возмутились гости, задетые намеком. — Как 
    прикажешь понимать твои слова? 
    — Вы, глупцы, не понимаете? Я — самурай и останусь им! Даже если мне 
придется голодать. А теперь убирайтесь вон! 
    Один из гостей пренебрежительно скривил губы, другой, красный от гнева, 
крикнул: 
    — Ты еще пожалеешь! 
    Они понимали, что и втроем ничего не стоят против Мусаси, но нарочито 
громко топали, угрожающе ухмылялись, намекая, что еще отплатят за обиду. 
    Наступившая ночь, как и предыдущая, была лунной. Луну окутывала легкая 
молочная дымка. Хозяйка дома, успокоенная присутствием Мусаси, готовила ему 
изысканную еду и угощала отменным сакэ. 
    167 
    Мусаси ужинал внизу вместе с хозяевами и слегка охмелел. Поднявшись к себе, 
он растянулся на полу. Мысли его вернулись к Никкану 
    — Какое унижение! — вырвалось у него. 
    Мусаси не хранил в памяти побежденных противников, даже убитых и 
покалеченных. Воспоминания о них уплывали, как пена по реке. Мусаси, однако, 
никогда не забывал тех, кто в чем-то превосходил его или обладал мощной 
внутренней силой. Они таились в его памяти, как привидения, и Мусаси терзался 
мыслью о том, как в один прекрасный день расправится с ними. 
    — Унизительно! — повторил Мусаси. 
    Схватив себя за волосы, он размышлял, как ему одолеть Никкана, как 
выдержать нечеловеческий взгляд монаха. Два дня его мучил этот вопрос. Мусаси 
не желал зла Никкану, а был раздосадован на себя.