— Промашка. Это не тот, кто устроил погром в школе. Тодзи внимательно 
посмотрел на схваченного. 
    — И за ним вы гнались? — изумленно спросил он. 
    — Да. Ты его знаешь? 
    — Только сегодня виделся с ним в харчевне «Ёмоги». Матахати спокойно 
отряхнул кимоно и поправил волосы, не обращая внимания на подозрительные 
взгляды молодых самураев. 
    — Он хозяин «Ёмоги?» 
    — Нет, хозяйка сказала, что к ее заведению он не имеет отношения. Так себе, 
нахлебник. 
    — Подозрительный тип. Почему он здесь околачивался? Следил за нами? 
    Тодзи уже отошел. 
    — Будем попусту тратить время, так упустим Мусаси. Разбейтесь группы и 
вперед! Выясним хотя бы, где он остановился. а 
    Все безропотно последовали за Тодзи. Люди пробегали мимо Матахати, 
стоявшего с опущенной головой лицом ко рву Хоннодзи. Он окликнул последнего из 
пробегавших. 
    — Что тебе? — замедляя шаг, спросил тот. 
    — Сколько лет человеку, который называет себя Мусаси? — Откуда мне знать? 
    — Примерно моего возраста? 
    — Пожалуй. 
    — Он из деревни Миямото в провинции Мимасака? 
    -- Да.  
    — Верно, «Мусаси» — это второй способ чтения иероглифов, которыми пишется 
имя «Такэдзо». Правильно? 
    — Какая тебе разница? Он твой друг? 
    — Нет, нет! Просто интересно! 
    — Мой тебе совет: не шляйся там, где не следует. Иначе нарвешься на 
серьезные неприятности. — Самурай побежал вслед за товарищами. 
    Матахати брел вдоль темнеющего рва, останавливаясь, чтобы посмотреть на 
звезды. Идти ему было некуда. 
    — Конечно, это он! — решил Матахати. — Поменял имя на «Мусаси» и стал 
профессиональным мастером меча. Наверняка в нем не осталось ничего от прежнего 
Такэдзо. 
    Матахати, заложив руки за пояс, стал носком сандалии-гэта пинать камешек. 
Он гнал камешек перед собой, мысленно представляя лицо Такэдзо. 
    — Еще не время, — пробормотал он. — Стыдно показаться перед ним в 
теперешнем виде. Я не хочу, чтобы он свысока смотрел на меня, я не совсем 
потерял гордость... Стая Ёсиоки, поймав его, учинит ему расправу. Жаль, что я 
не знаю, где он. Надо было бы предупредить его об опасности. 
     
    СТЫЧКА И ОТСТУПЛЕНИЕ 
     
    Вдоль узкой каменистой дороги к храму Киёмидзу лепились полуразвалившиеся 
домишки с крышами, похожими на щербатые зубы. Мох бахромой свисал с ветхих 
карнизов. Разогретая полуденным солнцем улица смердела соленой рыбой, 
поджаренной на угольях. Из одной лачуги вылетела миска и разбилась вдребезги о 
камни. Потом вышел человек лет пятидесяти, по виду ремесленник, за которым по 
пятам следовала босая жена со спутанными волосами и вислыми, как у коровы, 
грудями. 
    — Чем оправдаешься, бездельник? — пронзительно кричала она. — Бросаешь жену 
и детей голодать, болтаешься где-то, а потом, как червяк, приползаешь домой. 
    Из дома доносился рев детей. Неподалеку выла собака. Женщина, догнав мужа, 
вцепилась в собранный на макушке пучок волос и принялась лупить гуляку. 
    — Куда собрался, старый дурак? 
    Сбежавшиеся соседи пытались разнять семейную пару. 
    Мусаси, иронически улыбнувшись, повернулся к керамической лавке. Он давно 
стоял здесь, еще до семейной сцены, по-детски увлеченно следя за работой 
гончаров, которые сосредоточенно трудились, не замечая ничего вокруг. Они 
словно слились с глиной. 
    Мусаси захотелось попробовать себя в гончарном деле. Он с детства любил 
разные поделки. Ему казалось, он сможет без труда вылепить хотя бы чашку. В это 
время гончар лет шестидесяти принялся лопаточкой отделывать чайную чашку, и 
Мусаси, наблюдая за точными движениями чутких пальцев мастера, понял, что 
переоценил свои возможности. 
    «Сколько умения требуется, чтобы сделать такую простую вещь», — с 
изумлением подумал он. 
    Мусаси с недавних пор стал восхищаться мастерством других людей. Он 
проникся уважением к искусству, ремеслам, самой способности создавать что-то 
руками, особенно к навыкам, какими не владел сам. 
    В углу мастерской на прилавке, сколоченном из старых досок, стояли плошки, 
кувшины, чашечки для сакэ, горшки. Люди покупали их на память о храме Киёмидзу 
за небольшие деньги. Вдохновение, с каким работали гончары, подчеркивало 
убожество их обиталищ. Мусаси засомневался, что их выручки хватает на еду. 
Жизнь была суровее, чем казалось со стороны. 
    Наблюдая за мастерством, увлеченностью, сосредоточенностью, необходимыми 
для изготовления самых простых вещей, Мусаси подумал, сколько ему нужно 
трудиться для достижения совершенства в фехтовании. Мысль отрезвила его, 
поскольку у него порой мелькало сомнение, что он чересчур строго относился к 
себе после выхода из заключения в Химэдзи. На эти размышления его навели