— И не думай! — решительно отрезала Осуги. — Вдруг начнешь думать о других 
мужчинах. Мой долг — следить за твоим поведением. В доме буду учить тебя 
полевым работам, уходу за шелковичными червями, покажу, как делать прямой шов. 
И научу, как должна держаться женщина из хорошего дома. 
    — Я понимаю, но... 
    У Оцу не было сил протестовать. Голова раскалывалась, грудь теснило от 
упоминания Матахати. Она еле сдерживала слезы. 
    — Кстати, — продолжала Осуги, надменно вскинув голову и не обращая внимание 
на смятение девушки. — Не знаю, что этот сумасшедший монах намерен делать с 
Такэдзо. Меня это беспокоит. Последи за обоими, пока Такэдзо жив. Не спускай 
глаз и днем и ночью. Особенно ночью, потому что Такуан способен на любую 
выходку. Возможно, они в сговоре. 
    — Вы не против, если я останусь в храме? 
    — На время. На две части не разорвешься. Придешь со своим скарбом в дом 
Хонъидэнов в тот день, когда голова Такэдзо упадет с его плеч. Ясно? 
    -Да. 
    — Смотри не забудь! — грозно проворчала старуха, покидая комнату. В ту же 
минуту, словно поджидая, когда Оцу останется одна, на сёдзи легла тень. Мужской 
голос тихо позвал: 
    - Оцу! 
    Подумав, что это Такуан, Оцу кинулась отодвигать сёдзи и отпрянула в 
изумлении: перед ней стоял самурай. Войдя в комнату, он схватил Оцу за руку и 
горячо заговорил: 
    — Ты была добра ко мне. Я только что получил приказ возвращаться в Химэдзи. 

    — Жаль. 
    Оцу пыталась освободиться, но самурай крепко держал руку. 
    — До них, видно, дошли слухи о здешних беспорядках, — продолжал он. — Будь 
у меня голова Такэдзо, я бы доложил, что выполнил свой долг с честью, и был бы 
оправдан. Но упрямец Такуан не хочет мне уступать. Не желает даже слушать. Я 
верю, что ты поддерживаешь меня, поэтому пришел. Вот письмо. Прочти его 
незаметно для чужих глаз. 
    Самурай вложил ей в руку письмо и поспешно удалился. Оцу слышала его 
торопливые шаги. 
    Это было не просто письмо — к нему была приложена золотая монета. Послание 
было прямолинейное — самурай предлагал Оцу обезглавить Такэдзо и доставить 
голову в Химэдзи, где автор письма сделает Оцу своей женой, так что девушка 
проживет в покое и довольстве до конца своих дней. Подпись — Аоки Тандзаэмон. 
Эту славную фамилию, по свидетельству ее обладателя, носит один из самых 
почтенных самурайских родов провинции. Оцу не расхохоталась лишь потому, что 
была слишком возмущена. 
    — Оцу, ты поужинала? — донесся голос Такуана. Оцу продела ноги в сандалии и 
вышла на галерею. 
    — Не хочется. Голова разболелась. 
    — Что это у тебя в руке? 
    — Письмо. 
    — Еще одно? -Да- 
    — От кого? 
    — Такуан, ты чересчур любопытен. 
    — Любознателен, девочка, а не любопытен. 
    — Хочешь взглянуть? 
    — Если можно. 
    — Время скоротать? 
    — А почему бы нет? 
    — Ладно. 
    Оцу протянула Такуану письмо. Прочитав его, монах долго смеялся. Оцу 
невольно заулыбалась. 
    — Бедняга! Дошел до того, что готов на подкуп и любовью и деньгами. 
Уморительное сочинение! Мир облагодетельствован бравыми и прямодушными 
самураями! Он в таком отчаянии, что умоляет молоденькую девушку снести 
преступнику голову. И глуп настолько, что пишет об этом! 
    — Письмо меня не беспокоит, — сказала Оцу, — но что мне делать с золотом? 
    Она передала монету Такуану. 
    — Немалая сумма, — сказал Такуан, прикидывая вес монеты на руке. 
    — Это меня и тревожит. 
    — Успокойся? Потратить деньги — не проблема. Такуан направился ко входу в 
храм, где стоял ящик для пожертвований. Прежде чем опустить монету, он поднес 
ее ко лбу в знак преклонения перед Буддой, но в последний момент передумал. 
    — Лучше деньги оставить у тебя. Вдруг пригодятся. 
    — Мне не нужны деньги. От них одни неприятности. Могут спросить, откуда они 
взялись. Лучше сделать вид, что я их никогда не видела. 
    — Золото уже не принадлежит Аоки Тандзаэмону. Оно превратилось в подношение 
Будде, а Будда даровал его тебе. Храни монету на счастье. 
    Без лишних слов Оцу спрятала монету в оби. Затем, взглянув на небо, 
произнесла: 
    — Ветер поднялся. Как бы гроза не собралась. Дождя не было тысячу лет. 
    — Конец весны, нужен хороший ливень. Он смоет опавшие цветы, не говоря уже 
о том, что взбодрит приунывших крестьян. 
    — А как же Такэдзо? 
    — Такэдзо?.. — задумался монах.