фрейлины представала предо мной так ярко, будто я сам пережил ее и принимал в 
ней участие. В какие-то мгновения я видел себя тем несчастным моряком, и на 
меня ложилась вина, что я первый открыл двери иного мира и вызвал к жизни силы 
Луны. Не они ли затем определили судьбу принцессы да и мою собственную? То 
мнилось, что я — самовластный король в темном углу замковой капеллы, и пение 
слепой дочери разрывает мое сердце. Эти возвращающиеся переживания доводили 
меня до полного изнеможения, и, когда наступал вечер, я засыпал так, словно 
проваливался в могилу. Но вот силы постепенно стали возвращаться, и вместе с 
тем какое-то воспоминание или навязчивое впечатление стало стучаться в сознание.
 И однажды среди ночи прозрение явилось ко мне. Я проснулся с чувством, 
совершенно незнакомым прежде. Дом, постель, окружающая обстановка, все 
оставалось знакомым и принадлежало мне, но тело, тело было чужим! Я стал 
ощупывать себя, протирать глаза, пытаясь избавиться от остатков сна, но 
ощущение не только не проходило, но усиливалось. Я прилагал неимоверные усилия, 
чтобы сохранить, хоть частичку своего «я», которая будто выдавливалась из меня 
новым сознанием. Как эквилибрист на канате, балансируя между центрами, 
раздвоившими мою личность, я подошел к зеркалу и с ужасом вгляделся в него. Из 
сумеречного сияния стекла проступило нежное лицо принцессы, и опаловые глаза ее 
струили тихий лунный свет. Чудо преображения смяло последнее сопротивление 
моего прежнего сознания. «Ты будешь мною, как я тобой», — вспомнил я. Да, это 
не греза. Я поднимаю руку и отражение в зеркале делает то же. Я кружусь, и 
волна разлетающихся волос обвивает мое лицо и стан. До самого рассвета я буду 
владеть этим легким телом, буду танцевать и петь лунные песни. Но с первыми 
лучами солнца мой возлюбленный сменит меня. Снова и снова будет он искать следы 
мои, снова и снова пытать свой драгоценный опал о том давнем королевстве на 
берегу моря. 
СЕРДЦЕ

В глазах одиноких женщин обычно можно угадать какое-то особенное выражение: не 
то затаенной грусти, не то ожидания, не то нарочитой замкнутости… Трудно 
подобрать определение, но, вероятно, более, чем мужчины, созданные для любви и 
лишенные ее, они несут в себе тихую боль, которой не скрыть, как ни старайся. 
Однако нет ничего ошибочнее, чем делать обобщения и руководствоваться ими. 

В прелестном местечке Гессель-Винкеле, прогуливаясь по утрам, встречаешь почти 
всех жителей. Одни выносят в свои аккуратные садики столы для завтрака, другие 
выводят на улицу своих четвероногих друзей, третьи спешат за продуктами или 
новостями в ближайшие магазины. Как звон колокольчиков, в воздухе звучит: 
«Доброе утро, доброе утро, доброе утро». Знаком ты со встречным или нет — 
неважно, приветствие летит к тебе и ждет ответа. Среди многих встречаемых людей 
я обратил внимание на немолодую женщину с огромной собакой. Она шла так легко и 
грациозно, словно всю жизнь танцевала и эта готовность осталась в ней. Наверное,
 этот порыв исходил из самой глубины ее души, потому что в лице ее, прекрасном 
и гармоничном, отражалась» та же окрыленность, тот же полет и одухотворенность. 
Но главное, это было лицо счастливого человека, которому нечего желать, кроме 
того, чтобы просто продолжать так идти, ведя на поводке собаку, и вдыхать 
утренний воздух. 

— Вот самое удивительное существо, что проживает здесь, — поделился я 
впечатлениями со своим хозяином, у которого гостил. — Представляю себе, сколько 
радости дарит она одним присутствием своим близким. 

— Не тут-то было, — отвечал мой собеседник, — если вы имеете в виду Янтарную 
Сибиллу, а иной, я думаю, в нашем Гессель-Винкеле и нет. Так вот, она абсолютно 
одинока. 

— А почему ее так прозывают? — заинтересовался я. 

— О, это целая история, не то выдумка, не то безуминка. 

Уступая моим настояниям, он рассказал мне ее. И вот как все это выглядело. 

Лет двадцать назад здешние леса были еще достаточно глухие и обширные. Немало 
охотников собиралось в Гессель-Винкеле, чтобы отправиться отсюда за кабанами, 
оленями, а порой и на медведя. Среди них был один молодой человек по имени 
Генрих. Внешность имел он самую заурядную, да и состояние самое среднее, 
поэтому хоть и робким его нельзя было назвать, но только со стороны он мог 
любоваться прекрасной Сибиллой. В те времена она многих с ума сводила, но 
держалась, как королева. Холодна, величава, и никто не мог похвастаться ее 
благосклонностью. Однажды Генрих в очередной раз отправился на охоту и 
заблудился. Собаки его куда-то исчезли, дело было к вечеру, и решил он 
забраться на дерево, чтобы отыскать путь. И с вершины увидел, что над лесом, 
словно пламя без дыма, высится дерево с золотыми листьями. Слез Генрих вниз и 
поспешил к чуду, которое увидел. Но чем дальше шел, тем труднее был путь. То 
бурелом, завалы из павших стволов, то овраги, то скалы. Выбился из сил охотник. 
Сел под дерево и закрыл глаза. Очнулся от света. Видит, что рядом с ним костер 
пылает, а вокруг какие-то дети. Он пригляделся, а у детей — бороды! Хочешь верь,
 хочешь не верь, а попал Генрих к гномам. 

— Что тебе здесь надо? — спрашивают его. Он и отвечает, как было: что