художник будет работать, не получая необходимого. Художник нуждается в том, 
чтобы периодически оставаться в творческом одиночестве. Ему нужно бывать 
наедине самим с собой. Без такой подзарядки он истощается. А со временем его 
недомогание становится все тяжелее. Пока не начнет грозить смертью.
   На ранних стадиях эти угрозы слышат наши близкие («Я тебя убью, если ты ещё 
раз меня перебьешь…»). И горе супругу, если он не понимает намека. Горе 
несчастному ребёнку, который не дает вам побыть одному(ой) («Ты окончательно 
выводишь меня из себя…»).
   Со временем, если мы продолжаем не обращать внимания на предупреждения и не 
собираемся сменять обстоятельства – брак, работу, дружбу, – которые вызывают 
эти предупреждения и угрозы, убийство уступает место самоубийству. «Убил(а) бы 
тебя» заменяется на «Не хочу больше жить». А «Кому это надо?» заменяет 
радостные чувства и удовлетворение жизнью. Мы можем и дольше совершать какой-то 
набор действий, называя это жизнью. Можем даже что-то создавать, высасывая из 
себя последние соки и опустошая душу. Одним словом, мы ступили на беговую 
дорожку целомудренных поступков и… попались.
   Попались в ловушку целомудрия.
   В том, чтобы оставаться в творческом тупике и откладывать заботу о 
собственном «Я», есть серьезные преимущества. Для многих художников веской 
причиной бездействия служит следующее убеждение: если последовать за 
собственной мечтой, придется не только прилагать большие усилия, чтобы 
оставаться в хороших отношениях с друзьями, семьей и любимым человеком, а ещё и 
беспокоиться о том, как бы с ними чего не случилось.
   Человек, который с утра до ночи трудится в офисе, полном людей, не только 
мечтает об уединении, а и нуждается в нем. Отпуск в одиночестве был бы для него 
наиболее предпочтителен, но ему кажется, что это было бы слишком эгоистично, и 
потому он не решается так поступить. Ведь это нехорошо по отношению к жене.
   Женщина, имеющая двух маленьких детей, хочет изучать гончарное дело, но 
занятия совпадают с хоккейными тренировками сына, а значит, она не сможет 
больше сидеть на трибуне и преданно болеть за него. И вот она решает никуда не 
записываться, а оставаться хорошей матерью – охваченной чувством обиды.
   Молодой отец, увлеченный фотографией, жаждет оборудовать уголок в доме для 
своего хобби. Но самая скромная домашняя фотолаборатория потребует отделить от 
семейных сбережений значительную сумму и отложить покупку дивана. 
Фотооборудование не покупают, потому что покупают диван.
   Многие восстанавливающие свое «Я» художники чаще всего вредят себе подобными 
попытками «поступить правильно». За суррогатное целомудрие приходится дорого 
платить.
   Большинство из нас превратили воздержание в целомудрие. Мы несем 
страдальческую творческую анорексию как крест великомученика. Мы пользовались 
ею, чтобы питать ложное чувство духовности, основанное на «правильных 
поступках», а по сути – на скрытом высокомерии.
   Я называю ловушкой целомудрия такую лестную для самолюбия, но не истинную 
духовность. Духовность часто используют не по назначению, прикрываясь ею в 
состоянии одиночества, в отсутствии любви и привязанностей, когда мы пытаемся 
возвыситься над своей человеческой природой. Такое духовное высокомерие – ещё 
одна форма отрицания. Для художника целомудрие может оказаться смертельным. 
Побуждение стать уважаемым и солидным человеком способно свести на нет 
творческие усилия, а то и пресечь их.
   Мы стремимся поступать правильно, помогать другим, не быть эгоистами. Хотим 
быть щедрыми, нужными, практичными. Но чего мы действительно хотим, так это 
остаться наедине с собой. Не в силах добиться, чтобы окружающие оставили нас в 
покое, мы запускаем самих себя. Окружающим может казаться, что у нас все в 
порядке. Иногда внешне мы вполне соответствуем такому представлению. Однако 
наше подлинное «Я» закопано в землю. А то, что осталось, только оболочка 
цельной личности. Оболочка остается, потому что она попала в ловушку. Цирковая 
лошадь, которую выгоняют на арену и заставляют выполнять разные трюки, 
проделывает привычный набор движений. Зарабатывает аплодисменты. Но сама 
остается к ним безучастна. Так и мы словно мертвы. Наш художник не просто болен 
– он покинул нас. Теперь наша жизнь внетелесный опыт. Нас уже нет. Врач назвал 
бы это явление разъединением. Я называю его побегом с места преступления.
   «Ау, откликнись, отзовись!» – униженно взываем мы, но наше творческое начало 
уже не доверяет нам. А почему оно должно нам доверять? Мы предали его.
   В страхе показаться себялюбивыми, мы теряем то самое «себя». Занимаемся 
самовредительством. И поскольку лишь не мешаем совершающемуся самоубийству, а 
не буквально накладываем на себя руки, нам трудно заметить ущерб, который 
наносится таким поведением.
   Вопрос «Не вредите ли вы себе?» звучит так часто, что мы перестаем понимать 
его смысл. Что это значит? А значит это вот что: «Не вредите ли вы своей 
истинной сущности?».
   Многие люди, которые попались в ловушку целомудрия, по общепринятым меркам 
нисколько себе не вредят.
   Стараясь быть хорошими мужьями, отцами, матерями, женами, учителями – кем 
угодно! – они формируют свой ложный образ, который вполне устраивает окружающих 
и, более того, вызывает у них одобрение. Это ложное «Я» терпеливо, всегда 
готово отложить собственные нужды, чтобы помочь другому. («Замечательный парень 
Фред! Пропустил в пятницу концерт, на который уже купил билеты, только ради 
того чтобы помочь мне с переездом!»)
   Целомудренные до безобразия, такие творческие люди разрушают собственное «Я»,
 которое не получало одобрения с детства. То самое «Я», которое постоянно