|
развитии человечества сыграна». Ныне она уже не та величественная Жена,
предстоявшая древним,— и, иронизирует Штейнер, вряд ли сейчас кто-нибудь
испытал
бы влюбленность в «Науку логики» Гегеля. Однако развитие человечества
продолжается, ему предстоит новый выход в духовный мир. Обновленное видение
Мудрости Штейнер связывает, разумеется, со своей «духовной наукой». Но
примечательно то, что его «софийные» интуиции здесь очень близки
соответствующим
русским — восходящим к идее «Богочеловечества» Соловьева. Ныне, говорит Штейнер,
ощущается новое «предчувствие Софии». Но теперь София переживается в ее
близости
к человеку, как существо, непосредственно охватывающее человека. И в этой своей
слиянности с человеком София вновь предстанет перед ним объективно,— но уже не
как София, а как Антропософия — как София, несущая на себе человеческое
существо. И о Мудрости, принявшей новый образ — теперь уже образ Антропософии —
вновь, как и в эпоху Данте, может быть написано любовное стихотворение. В
Антропософии человек зрит свою собственную сущность, сходящую к нему «небесной
Богиней»: ее-то имя Штейнером усвоено его «духовной науке», являющейся духовным
путем к ней...
Итак, Андрей Белый — слушатель лекции «Сущность антропософии» — хотел
уподобиться Данте, когда — в XX в. — воспевал «сестру Антропософию».
Твой ясный взгляд, в нем я себя ловлю,
В нем необъемлемое вновь объемлю:
Себя, отображенного — люблю,
Себя, отображенного — приемлю.
Не является ли хотя бы это четверостишие Белого иллюстрацией к софиологическим
построениям Штейнера? Лекция 1913г. врезалась в память Белого (стихи писались
пять лет спустя): в ней русский поэт, видимо, действительно, как в зеркале,
увидел самого себя — как софиолога и антропософа одновременно.
В книгах и лекционных курсах Штейнера можно обнаружить многочисленные
упоминания
о «Мудрости» — в разных контекстах, с разными значениями. В 1920 г. им читался
и
особый цикл из четырех лекций на эту тему—под названием «Поиски новой Изиды,
Божественной Софии». Цикл был приурочен к Рождеству, и в Софии здесь Штейнером
подчеркнут христианский аспект. Снова София — и духовное существо, аналог
египетской Изиды, и всеобъемлющая мировая мудрость, и особенное знание,
даваемое
антропософией; новым, по сравнению с лекцией 1913 г., является намек Штейнера
на
то, что с Софией связана тайна Марии. Рассуждения Штейнера начинаются с
сетования: современные христиане утратили реальное внутреннее ощущение Христа.
Согласно Евангелию, весть о Рождестве была воспринята глубоким благочестием
простых пастухов и одухотворенным знанием ученых магов; обе эти способности
ныне
выродились. Внешняя чувственность и позитивная наука, занявшие в бытии нового
человека их место, к Христу приблизить его не могут. Но духовная наука,
антропософия, в состоянии указать путь для развития у человека тех скрытых
способностей, которые заново откроют ему Христа. Если мистерии Египта строились
вокруг мифа об Изиде, ищущей тело Озириса, то современная мистерия, говорит
Штейнер, напротив, есть искание Мудрости-Изиды: «Не Христа не достает нам (...)
— познания Христа, Софии о Христе, Изиды о Христе не достает нам»[3],—
утверждает он в гностическом ключе. В основе цикла «Поиски новой Изиды...» —
христология Штейнера («Пятое евангелие») и антропософская мистическая практика.
Собственно религиозный — имеющий отношение к единому Богу-Творцу аспект Софии
при этом никак не обозначен; это неудивительно, если принять во внимание то,
что
Штейнер вообще уклоняется от сближения антропософии с религией.
Однако если мы обратимся к ученикам Штейнера, то у них мы сможем иногда увидеть
противоположное стремление. Так, Эмиль Бок трактует тему Софии в категориях
религиозно-богословских,— и здесь обнаруживается явная близость софиологии
антропософской и софиологии русских религиозных мыслителей. София, согласно
Эмилю Боку, содержит в себе две тайны — тайну «мировой мудрости, что дарует
свет
познания», и тайну «Матери мира как жизнедательницы». Этот второй момент —
мистерия «Материнской мировой души» — побуждает Бока сблизить Софию с Марией и
говорить вообще о «Марии-Софии». С другой стороны, Бок утверждает, что в раннем
христианстве образ Марии связывался с идеей Святого Духа. «Тогда ощущали, что
Мария, так же, как и Христос, есть «более чем человек»: «осенение» Марии Святым
Духом в момент Благовещения было состоянием длительным,— так что, «почитая
|
|