более поразительном свете, нежели любой из случаев, описанных мною выше. Для 
научного ума воспроизведение звуков при помощи силы, неизвестной обычной науке, 
должно быть не менее ясным доказательством существования этой силы, нежели 
более поразительные феномены, связанные с передачей на расстоянии твердых 
предметов оккультным путем. Звук достигает нашего слуха лишь благодаря 
колебанию воздуха; а ведь с точки зрения обычного сознания вызвать силою мысли 
даже самое слабое колебание воздуха столь же невозможно, как и выкорчевать 
дерево с корнями из земли. Тем не менее в сфере чувственно воспринимаемых 
явлений существуют разные степени чудесного, какою бы нелогичной ни была эта 
градация.
     Первый эпизод из той разновидности, к которой я намерен сейчас перейти, не 
относится к феноменам, способным послужить безупречным доказательством в глазах 
стороннего наблюдателя. Я описываю этот случай в основном для тех читателей, 
которые уже осознали возможность подобных феноменов благодаря занятиям 
спиритизмом или опытам иного рода и которых больше интересуют не просто тесты и 
проверки, а эксперименты, бросающие свет на происхождение подобных явлений. 
Если бы этот эксперимент был организован немного лучше, он мог бы сыграть роль 
прекрасной научной проверки; но когда мадам Блаватская предоставлена в этих 
делах сама себе, она неизменно является наихудшим изобретателем тестов, какого 
только можно себе представить. Совершенно не понимая проявлений самоуверенного 
и недоверчивого темперамента, посвятив всю жизнь личному развитию в кругу 
азиатских мистиков и обладая скорее творческими, нежели критическими 
способностями, она никогда не могла встать на позиции наблюдателей-европейцев, 
высказывающих самые замысловатые подозрения при встрече с простейшей формой 
чудесного. Чудесное, причем в проявлениях настолько фантастических, что они 
почти ускользают от обыденного понимания, ежедневно питало ее жизнь на 
протяжении многих лет; легко понять, что в глазах этой женщины ревнивое 
недоверие, которым обычные люди встречают малейшие проявления оккультной силы, 
и их стремление найти хоть какую-нибудь лазейку для своих подозрений выглядят 
не менее глупыми и утомительными, чем легковерная личность — в глазах обывателя.

     Однажды днем, в последних числах сентября, моя супруга направилась вместе 
с мадам Блаватской на вершину соседнего холма. Их сопровождала одна 
приятельница. В тот раз меня с ними не было. Находясь на вершине, мадам 
Блаватская шутливым тоном спросила мою супругу, каково ее заветное желание. 
Жена ответила наобум, экспромтом: "Получить послание от одного из Братьев". 
Мадам Блаватская вынула из кармана чистый кусок розовой бумаги, оторванный от 
записки, которую она получила в тот день. Сложив листок и засунув его внутрь 
небольшого компаса, она встала на гребень холма. Несколько мгновений подержав в 
руках компас, она вернулась и сообщила, что отправила листок Брату. Вскоре 
после этого, мысленно связавшись с далеким Братом оккультными методами, мадам 
Блаватская сказала, что он спрашивает, в каком именно месте моя супруга 
предпочтет получить предназначенное ей письмо. Сперва моя жена пожелала, чтобы 
письмо, порхая в воздухе, упало ей на колени; однако затем они принялись 
обсуждать, действительно ли это наилучший способ, и в конце концов пришли к 
решению, что моя супруга найдет послание на определенном дереве. Это, конечно, 
было ошибкой, которая открывает путь подозрениям категорически настроенных 
скептиков. Она наверняка даст почву предположениям, что у мадам Блаватской были 
свои причины настаивать на том, чтобы выбрать в качестве почтового ящика именно 
дерево. Я лишь считаю нужным повторить для читателей, которые поддержат это 
подозрение, ознакомившись со всей предысторией, что привожу здесь данный случай 
не в качестве доказательства чего-либо, а просто как небезынтересный эпизод.
     Видимо, сначала мадам Блаватская неверно описала то дерево, на которое 
указал далекий Брат; не без труда вскарабкавшись на нижнюю ветку голого ствола, 
лишенного листьев, моя супруга так ничего и не нашла. После этого мадам снова 
вступила в контакт с Братом и поняла свою ошибку. Другое дерево стояло чуть 
подальше; к нему не стали приближаться ни мадам, ни ее вторая спутница. Моя 
супруга взобралась на это дерево и, оказавшись на высоте нескольких футов над 
землею, внимательно осмотрела ветки. Сначала она ничего не обнаружила, но затем,
 не меняя положения тела, -повернула голову и увидела на тоненькой веточке, где 
еще секунду назад не было ничего, кроме листьев, маленькую записку на розовой 
бумаге. Записка была наколота на черенок листа, сорванного совсем недавно, 
потому что черенок этот был еще зеленым и влажным; ведь если бы лист сорвали 
загодя, черенок, как можно догадаться, имел бы увядший вид. В послании 
содержались следующие слова: "Меня попросили оставить здесь записку для вас. 
Чем я могу быть вам полезен?" Внизу стояла подпись — несколько букв тибетского 
алфавита. Судя по всему, письмо было написано на том самом листке розовой 
бумаги, который мадам Блаватская вынула из кармана незадолго до этого — только 
тогда листок был еще чист.
     Как же удалось сначала переправить этот листок Брату, который написал на 
нем свое краткое послание, а затем вернуть его обратно, на вершину холма? О том 
таинственном способе, которым записка попала на дерево, я даже не говорю. Какие 
бы предположения я сам ни выдвигал на этот счет, подробно излагать их будет 
преждевременно, пока я как следует не изучил наблюдаемые факты. Бесполезно 
дискутировать об устройстве плавников летучей рыбы с людьми, которые вообще не 
верят в существование летучих рыб и отказываются признавать какие-либо феномены,
 кроме чудес, признанных ортодоксальной церковью.
     Теперь я перейду к рассказу о происшествиях одного чрезвычайно 
замечательного дня. Необходимо отметить, что накануне мы предприняли небольшую 
экспедицию, которая обернулась coup manque*, хотя впоследствии у нас были все