совершаю литургию, мне, недостойному, бывает такое посещение. Но вы храните
это в тайне, пока я жив.

Вот еще один случай такого же присутствия, как правило, незримого, не
воспринимаемого другими. Дионисий, ученик Кирилла Белозерского (XV в.),
присутствуя в храме, видел в Великий Четверг, как преподобный вел службу
вместе с дьяконом. Когда же служба кончилась и все вышли, дьякона нигде не
было видно. Недоумевая, Дионисий спросил преподобного: - Где же служивший
дьякон? И услышал в ответ:

- Не сказывай о том, что видел ты, до моей смерти.

Каждый из этих случаев удивителен в отдельности, сам по себе. Столь полное
совпадение одного и другого делает их удивительными вдвойне. То же, что оба
святых реагировали одинаково "не разглашай до моей смерти", возводит оба
этих эпизода в область тех возвышенных недоумений, где вообще нет места ни
поиску объяснений, ни ожиданию ответа.

Упоминая здесь два эти случая, я не имею в виду ставить их в один ряд с
ситуациями, о которых я говорил до этого. Правильнее было бы сказать, что
приводя их здесь, я исхожу скорее из аналогии, чем из тождества.

Венец, увитый терниями

Самым ли лучшим, самым ли совершенным открывается этот дар? Не знаю. Потому
что разные есть среди них, но для каждого дар, пришедший к нему, был
испытанием. Испытанием меры его нестяжательства, нетщеславия, невпадения в
грех тайного, а то и явного любования собой. Я знаю благополучно избежавших
этих ловушек и ям, притаившихся вдоль пути. Но я видел и впавших в эти
соблазны. Причем впавший в один-единственный в конце концов становится
добычей всех. Говоря это, я свидетельствую об участи тех, кого постигла
такая судьба, или, точнее, тех, кто сам избрал ее. Потому что неприметен и
легок первый шаг, ведущий в сторону от пути. Шаг этот, казалось, направлен
туда же, что и сам путь, но в том-то и сила, и власть соблазна, который так
незаметно, так плавно уводит прочь.

Почтительное внимание, удивление, восхищение сопутствуют обычно избраннику
всю его жизнь. И можно, наверное, понять человека, который так привыкает к
этому эмоциональному фону, сопровождающему его повсеместно, что, лишенный
этого постоянного подтверждения собственной своей значимости, начинает
чувствовать себя непривычно и бесприютно. Восхищение и внимание становятся
необходимы ему, как наркотик. И, как и наркотик, дозы эти должны
становиться все больше. Постепенно он привыкает любой разговор начинать с
себя и заканчивать собой, подробно повествуя о своих достижениях и о
совершенном им. При этом достигнутое им может действительно быть
значительным, а все, о чем говорит он, быть правдой. Печаль в другом. В
том, что он вообще говорит об этом и что говорить о себе доставляет ему
радость. Постоянная жажда публичности, внимания, прямое или косвенное
осуждение своих коллег - в том же русле...

И это не единственный из соблазнов и гибельных троп, подстерегающих
носителя дара, уводящих его с пути. Как мот не замечает, как тает
доставшийся ему капитал, пока не окажется наг и нищ под открытым небом, так
сошедший с пути в самолюбовании и гордыне не видит своего отпадения,
удаляясь от совершенства, претерпевая угасание и распад собственной
личности.

Еще один аспект того бытия, - тот, которому отдан, в котором пребывает
носитель дара.

Мыс вами, я и вы, читатель, угодно это нам или нет, живем в мире, где
каждый стремится выглядеть в глазах других наилучшим образом, где каждый
хотел бы, чтобы его считали благожелательным, честным, добрым. Тем самым
вольно или невольно каждый как бы творит для других собственный "имидж" -
некий положительный образ самого себя. Причем первый, кто готов уверовать в
этот образ, - это его создатель. Это - условие психологической защиты и
психологического комфорта человека.

Для прозорливца же нет этого утешительного камуфляжа. В его реальности
предельно обнажены все неприглядности окружающих, все гримасы зла.

- Приходит ко мне больной, приводят его, - рассказывает целительница. -
Чтобы иметь возможность помочь ему, я должна ощутить к нему хотя бы
симпатию, доброе чувство. А я смотрю и вижу, сколько горя принес этот
человек другим, сколько на нем слез, крови, судеб поломанных. А ведь для
другого он выглядел бы вполне пристойно, даже приятно. Интеллигентное лицо,
в очках, вежливый. Но мне-то видно другое...

Много ли радости знать о людях то, что сами они старательно о себе
скрывают, знать постыдное, грязное, низкое? Прозорливец, которому постоянно