рационального XIX века, демагогического прогрессизма. Оно помешало мне также 
принять этот мир как нечто естественное еще и потому, что это был мой мир, 
помешало принять его дремлющим сознанием, как это делает большая часть людей. 
Новыми глазами, освеженными долгим пребыванием вне моего времени, я увидел этот 
мир настолько бедным действительной фантастикой, насколько мир преданий был для 
меня фантастикой предполагаемой. Более того: то, что я узнал о Несшем веке, 
углубив, изменило мое сознание древнего духа. Я увидел древность новыми глазами,
 но взгляд мой оказался достаточно свежим и для того, чтобы увидеть также и 
новое. 
         Я встретил Жака Бержье (сейчас расскажу, как) в ту пору, когда 
закончил писать свою работу о кружке интеллигентов, собравшихся вокруг 
Гурджиева. Эта встреча, которую я считаю отнюдь не случайной, старта решающей. 
Два года я посвятил описанию эзотерической школы и своего собственного 
приключения. Вот то, что я считал нужным сказать, прощаясь с моими читателями. 
Надеюсь, мне простят, что я цитирую самого себя, зная, что я совершенно не 
забочусь о привлечении внимания к своим писаниям: меня волнует совсем другое. Я 
придумал басню об обезьяне и тыквенной бутылке. Чтобы поймать обезьяну живьем, 
туземцы привязывают к кокосовой пальме тыквенную бутылку с бананом. Обезьяна 
прибегает, просовывает кисть внутрь, хватает банан и зажимает его в кулаке. Но 
тогда она не может вытянуть руку - то, что она схватила и из жадности не может 
бросить, держит ее в плену. Будучи "воспитанником" школы Гурджиева, я написал: 
"Нужно ощупать, исследовать плоды-западни, а потом гибко отпустить. 
Удовлетворив известное любопытство, нужно гибко перенести внимание на мир, в 
котором мы находимся, вернуть себе свободу и ясность, вновь пуститься в путь по 
земле людей, земле, которой мы принадлежим. Важно видеть, в какой мере существо 
движения мысли, называемое преданием, находит движение современной мысли. 
Физика, биология, математика в их крайней точке смыкаются сегодня с некоторыми 
данными эзотеризма, приближаются к некоторому видению Космоса, отношениям 
энергии и материи, уже содержащимся в видениях предков. Современные науки, если 
подойти к ним без ученого конформизма, ведут диалог с древними магами, 
алхимиками, чудотворцами. Революция происходит у нас на глазах, и она состоит в 
неожиданном союзе разума, находящегося на вершине своих завоеваний, с духовной 
интуицией. Для действительно внимательных наблюдений проблемы, которые ставятся 
перед современным разумом, - это больше не проблемы Прогресса. Уже несколько 
лет, как понятие прогресса умерло. Это проблемы изменения состояния, проблемы 
превращения. В этом смысле люди, склонившиеся над реальностью внутреннего 
эксперимента, движутся к будущему и крепко пожимают руку передовым ученым, 
готовящим наступление мира, не имеющего ничего общего с миром тяжелого перехода.
 в котором мы проживем еще несколько часов". 
         Вот как раз это высказывание и будет развито в нашей книге. Я говорил 
себе, что, прежде чем взяться за нее, нужно проникнуть разумом очень далеко 
назад и очень далеко вперед - это необходимо, чтобы понять настоящее. Я заметил,
 что людей просто "современных", которых я еще недавно не любил, имея на то 
причины, - я осуждал напрасно. В действительности же они заслуживают осуждения 
лишь потому, что их ум охватывает слишком маленький отрезок времени. Едва они 
появляются, как уже становятся анахронизмом. Чтобы жить в настоящем, нужно быть 
современником будущего. С тех пор, как я принялся вопрошать настоящее, я получа.
ю ответы, полные странностей. 
         Джеймс Блиш, американский писатель, сказал по поводу Эйнштейна, что он 
"проглотил Ньютона живьем". Восхитительная формулировка! Если наша мысль 
поднимается к более высокому видению жизни, она должна проглатывать живьем 
истины низшего плана. Такова уверенность, приобретенная мной в период 
исследований. Это может показаться банальным; но когда имеешь дело с мыслями, 
претендуешь на место на вершине. Мудрость Генона или система Гурджиева, которые 
не знали или презирали большую часть социальных и научных реальностей, - этот 
новый способ суждения меняет направление и вкус ума, Платон говорил: "Высокие 
вещи должны вмещать и низкие, хотя и в другом состоянии". Теперь я убежден, что 
вся высшая философия, в которой не продолжают жить реальности того плана, 
который она считает превзойденным, - такая философия не более чем обман. 
         Вот почему я отправился в довольно долгое путешествие в сторону физики,
 антропологии, математики и биологии, прежде чем вновь предпринять попытку 
составить представление о человеке, его природе, его возможностях, его судьбе. 
Еще недавно я старался узнать и понять всего человека, презирая науку. Я 
сомневался в том, что дух способен достичь самых высоких вершин. Но что я знал 
об его вторжении в научную область? Разве он не показал мне такие свои 
возможности, веря в которые, я склонялся перед ним? Я говорил себе: нужно 
преодолеть видимое противоречие между материализмом и спиритуализмом. Но разве 
развитие науки не ведет к такому представлению? И разве в этом случае не 
является моим долгом узнать об этом? В конце концов, разве для Запада XX века 
не было бы разумным начинанием взять посох пилигрима и отправиться босиком в 
Индию? Разве вокруг меня не было известного числа людей и книг, чтобы 
осведомиться на этот счет? Разве я не должен был прежде всего просмотреть до 
глубины свою собственную территорию? Если научная мысль в своей крайней точке 
приходит к пересмотру первичного представления о человеке, - я должен об этом 
знать. Но кроме того была и другая необходимость. Всякое представление, которое 
я мог себе составить о судьбе разума, о смысле человеческого бытия, могло иметь 
ценность только в той мере, в какой оно не противоречило движению современного 
знания. 
         Отклик на эти размышления я находил в словах Оппенгеймера: "В 
настоящее время мы живем в мире, где поэты, историки и философы с гордостью