ОТ ИЗДАТЕЛЯ


         Луи Повель, родившийся в Париже в 1920 г., - журналист, одновременно 
пишущий романы и эссе. В 1961 г. он организовал издательство и журнал "Планета".
 Совместно с группой исследователей и ученых он руководил изданием 
"Энциклопедии планет". 
         Инженеру-химику Жаку Бержье, родившемуся в 1912 г., мы обязаны 
крупными открытиями в области химии и электроники. Он был участником 
Сопротивления, и, в частности, он - один из тех, кто разрушил ракетную базу 
гитлеровцев в Пенемюнде. Бержье опубликовал несколько важных работ на стыке 
наук. 
         XIX век не любил химер. В своем догматизме он часто отбрасывал идеи, 
которые следующий, XX век, принимает, взращивает и превращает в 
действительность. Значит ли это, что прогресс человеческого ума существует на 
самом деле? Или это только фикция, тешащая наше тщеславие? 
         Кто знает, не было ли когда-то очень давно уже постигнуто то 
неизвестное, границы которого мы с каждым днем оттесняем все дальше и дальше? 
Кто знает, какие открытия в культурах майя и египтян мог бы сделать археолог, 
окажись он одновременно еще и химиком или физиком? Ведь в наш век мы 
осуществили многое из того, о чем мечтали еще алхимики. 
         Да, невероятное существует, и оккультизм имеет свои основания. В этой 
книге, представляющей собой посвящение в фантастический реализм, - новая 
панорама современной науки, свидетельствующая об ошеломляющих знаниях. Луи 
Повель и Жак Бержье разрушают порядок идей, усвоенный нами от прошлого, чтобы 
лучше подготовить нас к чудесам будущего.

ПРЕДИСЛОВИЕ

         Я очень неловок во всем, что касается ручной работы, и не раз сожалел 
об этом. Я был бы куда лучше, если бы мои руки умели работать. Руки, которые 
делают что-то полезное, погружаются в глубины бытия и извлекают оттуда источник 
доброты и мира. Мой отчим (которого я буду называть здесь отцом, ибо он меня 
воспитал) был портным. Это была могучая душа, поистине дух-провозвестник. Порой 
он говорил, улыбаясь, что падение клерикалов началось в тот день, когда один из 
них впервые изобразил ангела с крыльями: в небо поднимаются не на крыльях, а на 
руках. 
         Несмотря на свою неловкость, я однажды переплел книгу. Мне тогда было 
шестнадцать лет, и я учился в Жювизи, бедном пригороде. В субботу после полудня 
нам предоставлялся выбор между работой по дереву или по железу, моделированию 
или переплетному делу. Я в это время увлекался поэзией, в особенности Рембо. 
Однако я должен был совершить над собой насилие, чтобы переплести "Сезон в аду".
 У моего отца было десятка три книг, стоявших в узком шкафу его мастерской 
вместе с катушками, мылом, тесьмой и выкройками. В этом шкафу были также тысячи 
заметок, написанных мелким аккуратным почерком на уголке портновского стола в 
течение бесчисленных трудовых ночей. Из принадлежащих ему книг я читал "Мир до 
сотворения человека" Фламмариона и как раз открывал для себя "Куда идет мир?" 
Вальтера Ратенау. Эту-то работу Ратенау я и принялся переплетать, причем 
вдохновенно: Ратенау был первой жертвой нацистов. Дело происходило в 1936 г. В 
маленькой мастерской ручного труда я каждую субботу делал что-нибудь из любви к 
отцу и к миру рабочих. Первого мая я вместе с букетом ландышей подарил ему 
книгу Ратенау в карманном переплете. 
         В этой книге мой отец подчеркнул остро отточенным красным карандашом 
длинную фразу, которая навсегда сохранилась в моей памяти: "Даже эпоха тирании 
достойна уважения, потому что она является произведением не людей, а 
человечества, стало быть, имеет творческую природу, которая может быть суровой, 
но никогда не бывает абсурдной. Если эпоха, в которую мы живем, сурова, мы тем 
более должны ее любить, пронизывать ее своей любовью до тех пор, пока не 
сдвинется тяжелая масса материи, скрывающей существующий с ее обратной стороны 
свет". 
         "Даже эпоха тирании..." Мой отец умер в 1948 г., никогда не переставая 
верить в творческую природу, не переставая любить и "пронизывать" своей любовью 
горестный мир, в котором он жил, не переставая надеяться, что увидит сет, 
сияющий за тяжелыми массами материи. Он принадлежал к поколению 
социалистов-романтиков, кумирами которых были Виктор Гюго, Ромен Роллан, Жан 
Жорес, носившие большие шляпы и хранившие маленький голубой цветок в складках 
красного знамени. На границе чистой мистики и социального действия мой отец, 
более четырнадцати часов в день прикованный к своему портновскому столу - а мы 
жили на грани нищеты, - совмещал пламенный социализм и поиски внутренней 
свободы. Быстрые и точные движения, присущие его ремеслу, он ввел в метод 
сосредоточения и очищения духа, о чем оставил сотни страниц записок. Что бы он 
ни делал - составлял бутоньерки, разглаживал ткань - его лицо всегда сияло 
тихой радостью. 
         В четверг и воскресенье мои товарищи собирались вокруг его 
портновского стола, чтобы послушать его и ощутить присутствие его силы, - и у 
большей части из них жизнь стала иной. 
         Полный веры в прогресс и науку, он построил для себя могучую философию.
 У него было нечто вроде озарения при чтении работы Фламмариона о