ленточке, опередив Мозеса на едва заметное 
мгновение, и в «Спортс Иллюстрэйтед» появился заголовок: «Царствование 
закончилось в Испании».
 Случилось немыслимое: Эдвин Мозес проиграл забег. Этого было достаточно, чтобы 
полные обожания испанцы были поражены. А Мозес сразу же утратил место в своей 
главе истории, поскольку, повинуясь уже, наверное, безусловному рефлексу, он 
начал было совершать круг «почета», что заставило одного из обозревателей 
заметить: «Наверно, он настолько привык совершать эти круги, что побежал вокруг 
поля, даже несмотря на то, что ему не удалось одержать победу». Сперва трибуны 
охватило странное молчание. А потом негромкий ропот начался в самых недрах 
стадиона, и двенадцать тысяч голосов начали скандировать его имя, а двенадцать 
тысяч пар рук разразились громогласной овацией. А потом, отвечая на его 
знаменитую улыбку, публика принялась скандировать так, как принято на 
победоносной корриде: «Тореро! Тореро! Тореро!»
 Его удивительное господство в барьерном беге закончилось; оказалось, что и 
Эдвина Мозеса можно побеждать. Но теперь обычно неразговорчивый Мозес наперекор 
своему характеру сказал: «Я вернусь, потому что они раздразнили меня. А я не 
ощущал такой жажды борьбы уже много лет».
 Три месяца спустя на мировом первенстве в Риме он выполнил свое обещание, 
опередив и Гарриса и Шмидта по фотофинишу, восстановив тем самым свою репутацию 
мастера бега на 400 метров. На короткое время. А потом он совершил 
двенадцатиминутный круг почета, на сей раз заслуженный, и сказал: «Я создал 
чудовище. Мне становится все трудней и трудней побеждать».
 А потом Мозес, дряхлым уже старцем (естественно, по легкоатлетическим 
стандартам), в возрасте тридцати трех лет попытался завоевать свою третью 
золотую медаль на Олимпийских играх 1988 года в Сеуле, но встретился с неудачей,
 оставшись всего лишь бронзовым призером. Время наконец догнало его (хотя по 
иронии судьбы его бронзовый результат оказался выше всех его золотых).
 Бег, как говорил сам Мозес, давался ему все «трудней и трудней». Даже этот 
великий мастер, потративший годы на вычисления, не сумел вычислить ту формулу, 
которая позволила бы ему сохранить юность. Тем не менее цифры свидетельствуют о 
том, что Эдвин Мозес был величайшим барьеристом всех времен.




 РОД ЛЕЙВЕР
  (родился в 1938 г.) 


 В 1938 году произошло три на первый взгляд ничем не примечательных события, в 
значительной мере сформировавшие не только будущее, но и саму основу такого 
вида спорта, как теннис.
 Именно в этом году Дон Бадж не только стал первым игроком, завоевавшим 
«Большой шлем» в теннисе, но и возглавил команду Соединенных Штатов, со счетом 
3:2 победившую Австралию в финале Кубка Дэвиса. В этом же самом году стройный и 
светлоголовый австралиец по имени Гарри Хопман впервые появился на мировой 
теннисной сцене в качестве капитана австралийской команды на Кубке Дэвиса, 
ознаменовав этим эпоху доминирования Австралии в мировом теннисе. А еще на 
другом конце света, в Квинсленде, Австралия, родился рыжеголовый мальчик по 
имени Родни Джордж Лейвер.
 Сопоставив все эти факты, вы получите начало истории о Роде Лейвере и о том, 
как он сумел превзойти Дона Баджа, обладателя права собственности на идею 
«Большого шлема», который он дважды выигрывал, сделавшись при этом одним из 
величайших игроков во всей истории тенниса.
 Но сперва о Гарри Хопмане, начинающем ее вторую часть. Прозванный Лисом своими 
соотечественниками, Хопман был на Кубке Дэвиса 1938 года капитаном 
австралийской команды, которая проиграла в финале обладателям чемпионского 
титула, сборной Соединенных Штатов со счетом 3:2. В следующем году Хопман и его 
австралийцы изменили результат на противоположный и перевезли Кубок в Австралию,
 где он и оставался на длительном хранении все то время, пока бушевала более 
жестокая битва – Вторая мировая война.
 После начала войны Хопман исчез в финансовом мире Мельбурна, чтобы вновь 
возникнуть в 1950 году и возглавить команду Австралии. И что же ему пришлось 
возглавлять? Если некогда теннис в Австралии представлял собой увеселение 
привилегированного меньшинства, приложение к приемам в саду, то к 1950 году в 
него играли двести пятьдесят тысяч игроков – в климате, подобно калифорнийскому,
 стимулирующему занятия спортом под открытым небом.
 Гарри Хопман обозрел ряды молодых игроков взглядом опытного сержанта, 
выбирающего среди новобранцев, и занялся муштрой. Во-первых, он отделил от 
стада двух молодцов, Фрэнка Седжмена и Кена Макгрегора, уже облепленных 
достижениями, словно побывавшие в заморской поездке чемоданы ярлыками, и 
отправился за океан, чтобы бросить вызов команде Соединенных Штатов в борьбе за 
Кубок Дэвиса 1950 года. Седжмен и Макгрегор самым успешным образом достигли 
свою цель, так как они возвратились с серебряной салатницей и в 1951, и в 1952 
годах.
 Когда Седжмен и Макгрегор достигли своего любительского потолка и сделались 
профессионалами, Хопман оставил свою, с позволения сказать, сборочную линию и 
направился на австралийские теннисные фабрики, чтобы заполнить освободившиеся 
места звездами более молодыми – Лью Хоадом и Кеном Розуоллом. А потом, когда и 
Хоад вместе с Розуоллом вступили н