акедонскому окружению царя казалось, что Александр превращается в 
перса и заставляет становиться персами, варварами греков и македонян; 
превращается в восточного деспота и хочет сделать свободных греков и македонян 
своими рабами. Возмущение вызывало и обожествление Александра, также создавшее 
глубокую пропасть между ним и его грекомакедонским окружением.
      Как бы то ни было, в армии Александра появились недовольные. Даже среди 
ближайших друзей Александра далеко не все следовали его примеру. Так, если 
Гефестион одобрял царя и, как и он, изменил образ жизни, то Кратер, занимавший 
примерно с середины 330 года место, ранее принадлежавшее Пармениону, 
подчеркнуто сохранял верность «отеческим» обычаям. Кратер, видимо, вообще не 
желал бездумно следовать за Александром, хотя и считал своим долгом 
поддерживать носителя власти.
      Александр в общем был хорошо осведомлен о настроениях своих солдат и 
командного состава, и это внушало ему глубокую тревогу. Он подверг перлюстрации 
письма своих «друзей», чтобы выведать их образ мыслей. И все же известие о 
заговоре на его жизнь Александр воспринял как гром среди ясного неба.
      Заговор обнаружился вследствие чрезмерной болтливости одного из 
участников, некоего Димна, открывшего тайну его существования своему 
возлюбленному Никомаху. Димн происходил из хорошей семьи, но не занимал 
заметного положения.
      Димн поведал Никомаху, что через три дня Александр будет убит и в этом 
замысле принимает участие он сам вместе со смелыми и знатными мужами. Угрозами 
и уговорами Димн добился от перепуганного Никомаха обещания молчать и 
присоединиться к заговору. Однако сразу же после встречи с Димном Никомах 
отправился к своему брату Кебалину и все ему рассказал. Братья условились, что 
Никомах останется в палатке, дабы заговорщики не заподозрили недоброго.
      Кебалин, встав у царского шатра, куда не имел доступа, ожидал когонибудь,
 кто бы провел его к царю. Ждал он долго, пока не увидел Филоту, задержавшегося 
у Александра. Кебалин рассказал ему обо всем и попросил немедленно доложить 
царю. Филота снова пошел к Александру, но в беседе с ним не упомянул о заговоре.
 Вечером Кебалин, встретив Филоту у входа в царский шатер, спросил, исполнил ли 
тот его просьбу. Филота отговорился тем, что у Александра не было времени для 
беседы с ним. На следующий день все повторилось Поведение Филоты в конце концов 
стало внушать Кебалину подозрения, и он отправился к Метрону, ведавшему 
арсеналом.
      Укрыв Кебалина у себя, Метрон немедленно доложил Александру, 
находившемуся в этот момент в бане, обо всем, что узнал. Александр тотчас же 
послал своих телохранителей схватить Димна, а сам пошел в арсенал, чтобы лично 
допросить Кебалина. Получив сведения, которыми тот располагал, Александр 
спросил еще, сколько дней прошло с тех пор, как Никомах рассказал о заговоре, 
узнав, что идет уже третий день, он заподозрил недоброе и приказал арестовать 
самого Кебалина. Последний, естественно, стал уверять, что, узнав о готовящемся 
злодействе, сразу же поспешил к Филоте. Услышав имя Филоты, Александр 
насторожился. Много раз повторял он одни и те же вопросы: обращался ли Кебалин 
к Филоте, требовал ли, чтобы Филота пошел к нему, – и постоянно получал 
утвердительные ответы. Наконец, воздев руки к небесам, Александр стал 
жаловаться на неблагодарность его некогда близкого сподвижника. Тем временем 
Димн покончил с собой или был убит пришедшими его арестовать. Стоя над 
умирающим, Александр, как говорили, спросил: «Что дурного я замыслил против 
тебя, Димн, что тебе Филота показался более достойным править Македонией, чем 
я?» Ответа на свой вопрос он не получил…
      В тот момент, когда Александр услышал имя Филоты, судьба последнего и его 
отца Пармениона была решена. Все дальнейшее разбирательство было сосредоточено 
вокруг Филоты. Александр видел в Парменионе предводителя и самого влиятельного 
из тех аристократов, которые стремились не допустить абсолютизации царской 
власти. Правда, Парменион выполнял уже второстепенные функции: в момент, когда 
обнаружился заговор, он находился в Мидии, вдали от действующей армии. 
Поведение Филоты, сына Пармениона, также внушало Александру озабоченность и 
недовольство. Через любовницу Филоты, некую Антигону из Пидны, до Александра 
доходили слухи о разговорах, которые он ведет: дескать, все победы одержаны 
Парменионом и Филотой; Александр, этот мальчишка, только благодаря им получил 
царскую власть. «Что был бы тот Филипп, если бы не Парменион? – спрашивал 
Филота. – И что – этот Александр, если бы не Филота? Где были бы Аммон, где 
змеи, если бы мы не захотели?».
      Филоте, честолюбивому сыну Пармениона, было намного труднее скрыть свою 
враждебность новому курсу. Более горячий, чем его отец, более страстный и в 
политике, он по крайней мере в самом узком кругу давал волю гневу. И если 
Филота помалкивал в присутствии Александра и среди его приближенных, то его 
настроение было известно всем. К тому же не было недостатка в доносчиках, 
передававших царю его высказывания. Александр в течение многих лет терпел 
Филоту, помня о заслугах его отца, а также об уважении, которым сам Филота 
пользовался в армии. Когда же после смерти Дария противоречия стали обостряться,
 Филота в качестве командующего конницей знати становился все более несносен. 
Не было сомнений в том, что теперь он занял в лагере место своего отца, стал 
носителем традиций Филиппа и пользовался значительной поддержкой в 
аристократическом кругу. В итоге этот человек был опаснее всех.
      Известен разговор Филоты с Каллисфеном. «Кого больше всего почитают в 
Афинах?» – спросил Филота. «Гармодия и Аристогитона, – отвечал Каллисфен, – 
потому что они убили одного из двух тиранов и уничтожили тиранию». «А может ли,
 – продолжал Филота, – убийца тирана спастись в какомнибудь греческом городе?» 
«В других, м