ыдуманные преступления Но или не знал Меншиков нерасположение к 
нему князей Долгоруких и графа Остермана, из робости и для выигрыша времени 
казавшихся оправдывавшими все его намерения, или не считал он их опасными, но 
только он не предпринимал ничего против них и не боялся их, повелевая ими как 
властитель, не знавший других законов, кроме своей воли Неприлично обращался он 
и с самым царем, который был еще весьма юн Меншиков стеснил его в самых 
невинных удовольствиях и не допускал иметь сношений с людьми, наиболее им 
любимыми прежде, когда он был еще великим князем Словом, Меншиков правил вполне 
Россиею»
      Но 19 июня светлейший князь тяжело заболел, а когда через пять недель с 
трудом поправился, – все переменилось до неузнаваемости.
      За это время Петр II оказался целиком и полностью под влиянием семейства 
Долгоруких, за спиной которых угадывалась фигура вицеканцлера Остермана Царь 
пропадал на бесконечных охотах со своим любимцем, девятнадцатилетним Иваном 
Долгоруким К своей невесте он никогда не был особенно расположен, а тут и вовсе 
остыл Против Меншикова его настроили так, что он и видеть не желал 
генералиссимуса.
      Меншиков остался в одиночестве, был лишен сообщников, готовых привести в 
движение гвардию, именем императора действовал не он, а его противники. Петр II 
являлся всего лишь орудием интриги.
      Повидимому, активные действия не входили в расчеты князя Иначе он ни за 
что бы не уехал из столицы, где только и можно было вести борьбу – расположить 
к себе гвардию, изолировать Долгоруких.
      18 августа он вместе с семьей выехал в Ораниенбаум Правда, Петр тоже 
уехал – в Петергоф, конечно же, в сопровождении Ивана Долгорукого Меншиков 
попытался восстановить отношения с Петром и вместе с семьей нагрянул к нему в 
Петергоф, но встретил холодный прием.
      Чем занимался Меншиков в Ораниенбауме с 19 августа по 5 сентября? 
Распорядок дня оставался прежним, и своим привычкам светлейший не изменял. Он 
принимал Феофана Прокоповича, несколько раз у него были члены Верховного 
тайного совета Федор Апраксин, Гавриил Головкин, Андрей Остерман и князь 
Дмитрий Голицын.
      Кажется, главной заботой князя в эти дни было наблюдение за отделкой 
церкви и подготовкой к ее освящению В церковь он заглядывал много раз, видимо, 
гордился ее убранством, ибо накануне освящения показывал ее голштинскому 
министру Освящение церкви состоялось 3 сентября На празднование прибыли 
Апраксин, Головкин, Голицын, но среди гостей, увы, не было главного лица, ради 
которого были затеяны торжества, – Петра II Среди гостей не видно было и 
Остермана. Он приобрел расположение Петра и, выполняя обязанности воспитателя и 
часто находясь с ним в уединении, настраивал его против будущего тестя.
      «Остерман, министр умный и просвещенный, – продолжает Вильбоа, – …выбрал 
время, когда царь был в Петергофе, куда увезли его под предлогом занятия охотою.
 Остерман, находя сие время удобным для исполнения своего плана, переговорил с 
сенаторами и гвардейскими офицерами, узнавая их наклонность. Видя в каждом 
отдельно расположение на все решиться, только бы избавиться от тирании 
Меншикова, он сообщил другим свой проект и отдельно каждого вразумил, что 
надобно делать. Начал он внушением князьям Долгоруким для увлечения их в 
предположенные уже им с сенаторами и гвардейскими офицерами меры, что если бы 
могли они воспрепятствовать супружеству царя с дочерью Меншикова, все 
порадовались бы союзу его потом с княжною Долгорукою. Далее говорил он, что 
надлежало только убедить царя удалиться тайно от Меншикова и явиться Сенату, 
который Остерманом будет вполне собран в загородном доме канцлера графа 
Головкина в 2 лье от Петергофа. Молодой Долгорукий, ободренный отцом, взял на 
себя обязанность привезти царя. Он всегда спал в комнате е. в., и едва увидел 
он, что все заснули, то предложил царю одеться и выпрыгнуть в окошко, ибо 
комната была в нижнем этаже и невысоко от земли. Царь согласился и выскочил 
таким образом из комнаты так, что стража, охранявшая дверь, ничего не заметила. 
По садам перебежал царь с Долгоруким на дорогу, где ждали его офицеры и 
чиновники. С торжеством препроводили они его в Петербург…»
      8 сентября к Меншикову прибыл курьер Верховного тайного совета с 
предписанием, не оставлявшим сомнения, что его карьере наступил конец, – ему 
было запрещено выезжать из дворца. Домашний арест был дополнен царским указом 
от 9 сентября, объявлявшим все распоряжения, исходившие от Меншикова, 
недействительными. Указ 9 сентября поставил последнюю точку в повествовании о 
жизни Меншикова как государственного деятеля.
      Советник И. Лефорт сообщал: «Когда царь сюда [в Летний дворец] прибыл, он 
послал приказ гвардейским полкам не слушаться ничьих приказаний, как только его 
собственных, которые будут передаваться через гвардии майоров Юсупова и 
Салтыкова. Царь отправил курьера воротить Ягужинского, бича Меншикова. Царь 
сказал: „Меншиков, может быть, думает обходиться со мною как с моим отцом, но 
ему не придется давать мне пощечины“.
      Вчера утром царь послал гвардии майора Салтыкова объявить Меншикову 
домашний арест. Меншиков упал в обморок, ему пустили кровь. Его супруга и сын 
отправились к царю просить помилования, она встала на колени, но царь остался 
на своем и, не произнеся ни слова, вышел вон. То же самое она делала у великой 
княжны Елизаветы и великой княжны Натальи Алексеевны, но они также удалились. 
Барон Остерман остался в выигрыше. Эта отличная дама, о которой все сожалеют, 
целых три четверти часа стояла на коленях перед бароном, и ее нельзя было 
поднять.
      Когда царь велел перенести свою мебель в Летний дворец, Меншиков сделал 
то же самое