что все так хорошо закончилось.
      В отношении разделения обкомов партии на промышленные и сельские. Я 
считал и сейчас считаю, что решение об этом было принято правильно.
      Я понимаю, что моей персоны уже нет, но я на вашем месте сразу мою 
персону не сбрасывал бы со счетов. Выступать на пленуме ЦК я не буду. Я не 
прошу у вас милости. Уходя со сцены, повторяю: бороться с вами не собираюсь и 
обмазывать вас не буду, так как мы единомышленники. Я сейчас переживаю, но и 
радуюсь, так как настал период, когда члены Президиума ЦК начали контролировать 
деятельность Первого секретаря ЦК и говорить полным голосом. Разве я – «культ»? 
Вы меня кругом обмазали г…, а я говорю: «Правильно». Разве это «культ»? 
Сегодняшнее заседание Президиума ЦК – это победа партии. Я давно думал, что мне 
надо уходить. Но жизнь – штука цепкая. Я сам вижу, что не справляюсь с делом, 
ни с кем из вас не встречаюсь. Я оторвался от вас. Вы меня за это здорово 
критиковали, а я и сам страдал изза этого…
      Я благодарю вас за предоставляемую мне возможность уйти в отставку. Прошу 
вас, напишите за меня заявление, и я его подпишу. Я готов сделать все во имя 
интересов партии. Я сорок шесть лет в партии состою – поймите меня! Я думал, 
что, может, вы сочтете возможным учредить какойлибо почетный пост, но я не 
прошу вас об этом. Где мне жить – решите сами. Я готов, если надо, уехать куда 
угодно. Еще раз спасибо вам за критику, за совместную работу в течение ряда лет 
и за вашу готовность дать мне возможность уйти в отставку».
      В постановлении Президиума ЦК, датированном 13–14 октября 1964 года, 
говорилось: «Признать, что в результате ошибок и неправильных действий тов. 
Хрущева, нарушающих ленинские принципы коллективного руководства, в Президиуме 
ЦК за последнее время создалась совершенно ненормальная обстановка, 
затрудняющая выполнение членами Президиума ЦК ответственных обязанностей по 
руководству партией и страной». Хрущев обвинялся в том, что он проявляет 
нетерпимость и грубость к товарищам по Президиуму и ЦК, пренебрежительно 
относится к их мнению и допустил ряд крупных ошибок в практическом 
осуществлении линии, намеченной решениями XX, XXI и XXII съездов партии.
      Как вспоминает П. Шелест, Хрущев будто бы хотел обратиться с просьбой к 
пленуму, но ему не разрешили!
      «Я понимаю, – говорил Хрущев, – что это последняя моя политическая речь, 
как бы сказать, лебединая песня. На Пленуме я выступать не буду. Но я хотел бы 
обратиться к Пленуму с просьбой…»
      Не успел он договорить, как ему в категорической форме Брежнев ответил: 
«Этого не будет». После чего Хрущев сказал. «Очевидно, теперь будет так, как вы 
считаете нужным, – при этом у него на глазах появились слезы. – Ну что же, я 
готов ко всему. Сам думал, что мне надо было уйти, ведь вопросов много, а в мои 
годы справиться с ними трудно. Надо двигать молодежь. О том, что происходит 
сейчас, история когдато скажет свое веское правдивое слово.
      Сейчас я прошу написать заявление о моей отставке, и я его подпишу. В 
этом вопросе я полагаюсь на вас. Если вам нужно, я уеду из Москвы».
      Днем 14 октября 1964 года начался Пленум ЦК. Его открыл Брежнев, объявив, 
что на повестку дня поставлен вопрос о ненормальном положении, сложившемся в 
Президиуме ЦК в связи с неправильными действиями Первого секретаря ЦК КПСС 
Хрущева. Затем с большим докладом выступил М. Суслов. Он отметил, что в 
последнее время в Президиуме и ЦК сложилось ненормальное положение, вызванное 
неправильными методами руководства партией и государством со стороны товарища 
Хрущева. Нарушая ленинские принципы коллективного руководства, он стремится к 
единоличному решению важнейших вопросов партийной и государственной работы.
      За последнее время, говорил Суслов, даже крупные вопросы Хрущев решал по 
сути дела единолично, грубо навязывая свою субъективистскую, часто совершенно 
неправильную точку зрения. Он возомнил себя непогрешимым, присвоил себе 
монопольное право на истину. Всем, кто делал замечания, неугодные Хрущеву, он 
высокомерно давал всевозможные пренебрежительные и оскорбительные клички, 
унижающие человеческое достоинство. В итоге коллективное руководство 
становилось фактически невозможным. К тому же товарищ Хрущев систематически 
занимается интриганством, стремясь поссорить членов Президиума друг с другом. О 
стремлении товарища Хрущева уйти изпод контроля Президиума и ЦК 
свидетельствует и то, что за последние годы у нас проводились не Пленумы ЦК, 
которые бы собирались для делового обсуждения назревших проблем, а Всесоюзные 
совещания с участием до пятишести тысяч человек, с трибуны которых звучали 
восхваления в адрес товарища Хрущева.
      Все это время Хрущев просидел, опустив голову, за столом Президиума. А 
вернувшись во второй половине дня домой, сказал: «Все… В отставке…»
      Шелепин вспоминает, что после окончания Пленума в комнате для членов 
Президиума ЦК Хрущев попрощался с каждым из них за руку. Шелепину он сказал: 
«Поверьте, что с вами они поступят еще хуже, чем со мной».
      Судя опять же по последующим воспоминаниям, многих удивляло то 
обстоятельство, что не стали открывать прения. Почему9 В. Семичастный полагает, 
что некоторые из членов Президиума попросту этого боялись: наряду с Хрущевым, 
могло достаться и Подгорному, и Полянскому, и Суслову, да и другим. «А когда 
начали голосовать, – вспоминает Семичастный, – началось сзади: „Исключить! Под 
суд отдать!“ Это самые ярые подхалимы. Я вот так, сидя в зале, наблюдал – кто 
больше всех подхалим, тот больше всех кричал: „Исключить!“ и „Под суд отдать!“ 
Но сам процесс был нормальный. Проголосовали, все как полагается. Единогласно».
      Когда стало ясно, что смещение Хрущева прошло спокойно и сравнительно 
безболезненно, Брежнев был очень доволен: он благодарил соратников, а для 
близких друзей устроил роскошный ужин. Хрущеву же самолично определил круг 
привилегий: