е показания еще более неблагоприятны. Цезарь приказал совершить 
новое жертвоприношение, но и оно оказалось неудачным. Не считая более возможным 
задерживать открытие заседания, Цезарь вошел в курию и направился к своему 
месту.
      Дальнейшие события в описании Плутарха выглядели следующим образом: «При 
появлении Цезаря сенаторы в знак уважения встали со своих мест. Заговорщики же, 
возглавляемые Брутом, разделились на две группы: одни стали позади кресла 
Цезаря, а другие вышли навстречу вместе с Туллием Цимбром просить за его 
изгнанного брата; с этими просьбами заговорщики проводили Цезаря до самого 
кресла. Цезарь, сев в кресло, отклонил их просьбы, а когда заговорщики 
подступили к нему с еще более настойчивыми просьбами, он выразил им свое 
неудовольствие.
      Тогда Туллий схватил обеими руками тогу Цезаря и начал стаскивать ее с 
шеи, что было знаком к нападению. Народный трибун Публий Сервилий Каска первым 
нанес удар мечом в затылок; рана эта, однако, была неглубока и несмертельна. 
Цезарь, обернувшись, схватил и удержал меч. Почти одновременно оба закричали: 
раненый Цезарь полатыни: «Негодяй Каска, что ты делаешь?», а Каска погречески,
 обращаясь к своему брату: «Брат, помоги!» Не посвященные в заговор сенаторы, 
пораженные страхом, не смели ни бежать, ни защищать Цезаря, ни даже кричать.
      Либо сами убийцы оттолкнули тело Цезаря к цоколю, на котором стояла 
статуя Помпея, либо оно там оказалось случайно. Цоколь был сильно забрызган 
кровью. Можно было подумать, что сам Помпеи явился для отмщения своему 
противнику, распростертому у его ног, покрытому ранами и еще содрогавшемуся. 
Цезарь, как говорят, получил двадцать три раны. Многие заговорщики, направляя 
удары против одного, в суматохе переранили друг друга».
      Перед тем как напасть на диктатора, заговорщики условилирь, что они все 
примут участие в убийстве и как бы отведают жертвенной крови. Поэтому и Брут 
нанес Цезарю удар в пах. Отбиваясь от убийц, Цезарь метался и кричал, но, 
увидев Брута с обнаженным мечом, накинул на голову тогу и подставил себя под 
удары.
      Эта драматическая сцена убийства изображается античными историками 
довольно согласно, за исключением отдельных деталей: Цезарь, защищаясь, пронзил 
руку Каски, нанесшему ему первый удар, острым грифелем («стилем»), а увидев 
среди своих убийц Марка Юния Брута, якобы сказал погречески: «И ты, дитя мое!» 
– и после этого перестал сопротивляться.
      Мать Брута – Сервилия – была одной из самых любимых наложниц Цезаря. 
Однажды он подарил ей жемчужину стоимостью 150 тысяч сестерциев. В Риме мало 
кто сомневался, что Брут – плод их любви, что не помешало юноше принять участие 
в заговоре.
      «После убийства Цезаря, – продолжает Плутарх, – Брут выступил вперед, как 
бы желая чтото сказать о том, что было совершено. Но сенаторы, не выдержав, 
бросились бежать, сея в народе смятение и непреодолимый страх. Одни запирали 
дома, другие бросали без присмотра свои меняльные лавки и торговые помещения; 
многие бежали к месту убийства, чтобы взглянуть на случившееся, другие бежали 
оттуда, уже насмотревшись.
      Марк Антоний и Марк Эмилий Лепид, наиболее близкие друзья Цезаря, 
ускользнув из курии, спрятались в чужих домах.
      Заговорщики во главе с Брутом, еще не успокоившись после убийства, 
сверкая обнаженными мечами, собрались вместе и отправились из курии на 
Капитолий. Они не были похожи на беглецов: радостно и смело призывали они народ 
к свободе, а людей знатного происхождения, встречавшихся им на пути, приглашали 
принять участие в их шествии.
      На следующий день заговорщики во главе с Брутом вышли на Форум и 
произнесли речи к народу. Народ слушал ораторов, не выражая ни неудовольствия, 
ни одобрения, и своим полным безмолвием показывал, что жалеет Цезаря, но чтит 
Брута.
      Сенат же, заботясь о забвении прошлого и о всеобщем примирении, с одной 
стороны, почтил Цезаря божественными почестями и не отменил даже самых 
маловажных его распоряжений, а с другой – распределил провинции между 
заговорщиками, шедшими за Брутом, почтив их подобающими почестями; поэтому все 
думали, что положение дел в государстве упрочилось и снова достигнуто наилучшее 
равновесие».
      «Он часто говорил, что жизнь его дорога не столько ему, сколько 
государству – сам он давно уже достиг полноты власти и славы, государство же, 
если с ним что случится, не будет знать покоя и ввергнется в еще более 
бедственные гражданские войны», – пишет Светоний.
      Эти слова Цезаря оказались пророческими. «После вскрытия завещания Цезаря 
обнаружилось, что он оставил каждому римскому гражданину значительную денежную 
сумму, – замечает Плутарх. – Видя, как его труп, обезображенный ранами, несут 
через Форум, толпы народа не сохранили спокойствия и порядка; они нагромоздили 
вокруг трупа скамейки, решетки и столы менял с Форума, подожгли все это и таким 
образом предали труп сожжению. Затем одни, схватив горящие головни, бросились 
поджигать дома убийц Цезаря, а другие побежали по всему городу в поисках 
заговорщиков, чтобы схватить их и разорвать на месте. Однако никого из 
заговорщиков найти не удалось, так как все они надежно попрятались по домам».
      Когда по прошествии многих лет улеглось пламя жестокой гражданской войны, 
победитель император Октавиан Август, наследник Цезаря и основатель Римской 
империи, соорудил мраморный храм Божественного Юлия в центре Форума на том 
месте, где пылал погребальный костер Цезаря.
      На протяжении всей истории Римской империи все императоры носили имя 
Цезаря: оно