соображения, он умел не поддаваться даже самым обольстительным любовным чарам.
      Страсть, которую питала к нему прекраснейшая и умнейшая королева Луиза 
Прусская, так и осталась в конце концов без ответа. Зная себя и не желая 
полюбить королеву, боясь уступить ей и оказать Пруссии поддержку, царь хотел 
охранить независимость своей политики. Александр Павлович, когда гостил в 
Мемеле, у королевской четы, «страшась» по ночам прихода этой обаятельной 
женщины, запирался от нее на замок… Позднее, после разгрома Пруссии, она 
поехала с мужем в СанктПетербург, надеясь полностью завладеть сердцем 
Александра; он обласкал ее, но когда на балу увидел ее, в роскошном туалете, 
декольтированную, сверкающую каменьями, рядом с Марией Антоновной, в гладком 
белом платье, без единой драгоценности, как всегда, ослепляющей одной своей 
красотой, любовным взглядом окутал свою избранницу, и королева поняла, что ей 
не достичь своей цели.
      Еще раз пришлось ему играть в Иосифа Прекрасного, причем снова с 
королевой. В Мальмезоне, в 1814 году, обворожил он своей любезностью всеми 
покинутую императрицу Жозефину. Известно, что она умерла от простуды, 
схваченной ночью в парке, где она гуляла под руку с Александром Павловичем. 
Русская гвардия воздала почести праху бывшей жены Наполеона, чьей последней 
земной радостью была дружба с русским царем. В это же время Александр сблизился 
с ее дочерью, королевой Гортензией. Посещал ее часто, подолгу беседовал с ней. 
Победив Наполеона, восстановив на престоле Людовика XVIII, всячески подчеркивал 
свое расположение к семье императора и к его сподвижникам. Таков уж был его 
характер – и «противочувствиями» любил он щеголять. Падчерице Наполеона говорил 
он както, вернувшись от короля: «Как изменился Тюильрийский дворец. Прежде 
ведь обитал в нем великий человек, а ныне!..» Но ему было ясно, что королева 
Гортензия стремится воспользоваться его благосклонностью для осуществления 
политических планов, которым он не хотел потворствовать. И потому, хоть, 
повидимому, она и была в него действительно влюблена и, несомненно, ему очень 
нравилась, отношения между ними не перешли границ сентиментальной дружбы.
      Две королевы тщетно пытались, таким образом, снискать его любовь. Между 
тем ему случалось ухаживать и за горничными. И если он и умел, когда это 
требовали обстоятельства, сопротивляться соблазну, с наслаждением отдавался он 
весь той высшей силе, которой он не страшился, ибо она была бесконечно ему 
любезной, истинно частью его существа, вечной женственности, началу, над ним 
владычествовавшему и его окутывавшему. И знаменитая его улыбка, и покорявшее 
сердца обаяние его личности были овеяны мягкой, пленительной женственностью.
      Как известно, венский «карнавал» омрачился весьма неприятным событием: 
Наполеон вернулся во Францию, и монархи, немало ссорившиеся друг с другом на 
конгрессе, волейневолей вновь объединились для борьбы. Русскому царю 
предстояло еще раз ратовать за «свободу народов».
      Настал час последней схватки с «узурпатором». За две недели до Ватерлоо 
Александр Павлович прибыл в вюртембергский город Гейльбронн, чтобы оттуда 
послать в бой вновь вызванные из России войска. Состояние его духа было 
подавленное. Кампания начиналась без его участия: англичане и пруссаки 
опередили его. Снова считал он, что нужно подымать народы на борьбу с 
Наполеоном. Но прежней власти над Европой у него не было, и хотя настаивал и в 
этот раз, что войну надо довести до полной победы, былого священного огня он 
уже в себе не ощущал. Ему теперь было ясно, что какуюто новую цель, совсем 
иную, чем прежде, надлежит ему преследовать в жизни.
      Внезапная смерть Павла на всю жизнь испугала Александра. Воспоминание об 
этой смерти настолько сильно и в продолжение всей жизни влияло на него и мучило 
его, что одно время многие были убеждены в том, что эта смерть не обошлась без 
участия Александра. Спасение от этих ужасных воспоминаний Александр находил в 
мистериях религиозного мистицизма, все добрые начинания, которые он имел в виду 
для блага своей родины, были забыты, все идеалы его полиняли, и земные желания 
его исчезли.
      Мечтательница баронесса Крюденер после бурно проведенной молодости 
бросилась в объятия религии и мистицизма; она имела на своих современников, 
даже на самых высокопоставленных, такое сильное влияние, которое в настоящее 
время кажется нам необъяснимым.
      Александр Павлович заинтересовался баронессой Крюденер, и не случайно. 
Слава этой романистки, «прорицательницы» и «учительницы», а в прошлом женщины 
достаточно легкомысленного поведения, к этому времени уже начинала меркнуть. Но 
так как была она наделена немалой настойчивостью, то решила во что бы то ни 
стало завоевать вновь прежнее свое влияние на умы и души, жаждущие откровений. 
А для этого – так правильно она рассудила – не было лучшего способа, чем 
привлечение в число своих почитателей самого императора Александра. Сблизившись 
с фрейлиной Струдзой, она стала писать ей о нем, восхваляя его на все лады, 
называя его «орудием милосердия» и выражая уверенность, что она может помочь 
ему в его исканиях. Баронесса добилась своего: письма эти были показаны 
Александру, и тот загорелся желанием встретиться с этой замечательной женщиной, 
столь хорошо его понимавшей… «Не успел я остановиться на этой мысли, – писал он 
дальше, – как я услышал стук в дверь. Это был князь Волконский; с видом 
нетерпения и досады он сказал мне, что поневоле беспокоит меня в такой час 
только для того, чтобы отделаться от женщины, которая настоятельно требует 
свидания со мною, и назвал гжу Крюденер. Вы можете судить о моем удивлении! 
Мне казалось, что это сновидение. Такой внезапный ответ на мою мысль 
представился мне не случайностью. Я принял ее тотчас же…»
      Эффект, таким образом, получился полный. Александр слушал эту востроносую,
 немолодую женщину, и притворность ее речей его не покоробила – воспринимал их