да и весь ее характер, был окрашен мечтательностью, романтизмом. С юных лет 
искала она какойто правды и в то же время как бы боялась к правде прикоснуться,
 любила свой внутренний мир, который себе создала, – одним словом, будущая 
императрица Елизавета Алексеевна была, подобно своему супругу, натурой 
достаточно сложной и не вполне устойчивой. «Вот Амур и Психея!» – воскликнула 
Екатерина, любуясь этими мальчиком и девочкой, которые, думала она, идеально 
должны были подходить друг к другу… Случилось, однако, так, что они вовсе друг 
другу не подошли.
      «Психее», юной великой княгине, с лицом испуганной птицы, задумчивой и 
страстной, нужна была любовь, нужны были нежность и излияния близкого сердца. 
Муж либо вел себя как мальчишка, либо не обращал на нее внимания, возвращаясь 
из Гатчины, где с отцом муштровал солдат, усталый настолько, что едва стоял на 
ногах, и, выспавшись, снова спешил в кордегардию. Она хотела счастья и решила 
его искать.
      Об увлечениях Елизаветы Алексеевны известно много, но в точности так и не 
выяснено, любила ли она когонибудь понастоящему до того, как встретила 
Александра Охотникова. За ней ухаживал эксфаворит Екатерины II Платон Зубов, 
затем в жену царя влюбился его лучший друг, князь Адам Чарторыйский. Александр, 
повидимому, поощрял его ухаживания. Графиня Головина рассказывала, что 
Елизавета, которую она застала вечером в одиночестве, созналась ей: «Мне 
приятнее быть одной, нежели ужинать вдвоем с князем Чарторыйским. Великий князь 
заснул на диване, я убежала к себе, и вот я со своими мыслями, которые вовсе не 
веселы».
      Вероятно, наступил момент, когда, спасаясь от этих мыслей, Елизавета 
перестала избегать Чарторыйского. Екатерины уже не было в живых. Вкрадчивый 
польский вельможа, покоряя сердце жены наследника престола, прокладывал себе 
путь к власти. Однако эта затея едва не кончилась для него плачевно, ибо, если 
верить дворцовым пересудам того времени, Павел, решив, что родившаяся у 
Елизаветы дочь совсем не похожа на Александра, хотел было сослать Чарторыйского 
в Сибирь и лишь с трудом согласился на полумеру, отправив его посланником к 
сардинскому двору.
      Любовь Елизаветы к молодому офицеру Алексею Охотникову – факт неоспоримый.
 Вторая дочь ее (умершая, как и первая, в младенчестве) – так решила молва – 
была плодом этой большой, счастливой любви. Но идиллия оборвалась трагически. 
Охотников при таинственных обстоятельствах был убит, выходя их театра, ударом 
кинжала, нанесенным неизвестной рукой. На могиле человека, которого она любила 
с наибольшей страстью, Елизавета воздвигнула памятник, изображающий молодую 
женщину в слезах у дуба, сраженного молнией.
      Прошли годы, и, лишь когда жизнь ее клонилась уже к концу, Елизавете было 
суждено найти сердечное утешение. Эта любовь связана с тайной императора 
Александра.
      С юных лет Александр Павлович искал в женщинах забвения, отдыха от 
сомнений и противоречий, томивших его душу.
      Мария Антоновна Нарышкина, урожденная княжна СвятополкЧетвертинская, 
была его самой большой страстью. Некоторое время серьезную конкуренцию 
Нарышкиной составляла графиня Бобринская, и из этой связи Александра произошел 
польский род Варпаховских. Но в конце концов всех соперниц победила Нарышкина.
      Мария Антоновна Нарышкина была от рождения полячкой, дочерью князя 
Четвертинского, который в 1794 году во время варшавских бунтов был повешен 
народом. Еще очень молодой девицей ее выдали замуж за любимца Александра I, за 
Дмитрия Нарышкина. Как только государь увидел ее в первый раз, он без памяти 
влюбился и быстро добился взаимности у Нарышкиной. Говорят, что в один 
прекрасный день, когда император был в отличном расположении духа, он назначил 
Нарышкина оберегермейстером со словами, обращенными к супруге обманутого мужа: 
«Так как я ему поставил рога, то пусть же он теперь заведует оленями».
      Результатом этой связи были трое детей, из которых царь безумно любил 
дочь Софью. Дети все назывались Нарышкиными, несмотря на то что муж Марии 
Антоновны отлично знал, что не он их отец. В своих воспоминаниях о Венском 
конгрессе граф Делагард писал, что сам Дмитрий Нарышкин ответил императору 
Александру на вопрос его: «Как поживает твоя дочь Софья?» – «Но, Ваше 
Величество, ведь она вовсе не моя дочь, а Ваша…» В другой раз царь осведомился 
у своего любимца о жене и его детях. Нарышкин цинично ответил: «О каких детях 
Ваше Императорское Величество справляется? О моих или о Ваших?»
      На дошедших до нас портретах Нарышкина сияет яркой полуденной красотой. 
Современники свидетельствуют, что Мария Антоновна была действительно 
ослепительной красавицей. «Всех Аспазия милей», – так, величая ее, пел Державин,
 славивший некогда Елизавету«Психею», Кутузов в шутливой форме, но, 
повидимому, искренне восхищаясь ею, говорил, что женщин стоит любить, раз есть 
среди них такая, как Мария Антоновна, а Вигель писал, что «красота ее была до 
того совершенна, что казалась невозможною, неестественною».
      Великолепие радужной красоты и сладостный плен, покой… Пусть лишь на 
время, но Мария Антоновна подарила счастье Александру Павловичу.
      Она не была ни особенно умна, ни даже поженски особенно тонко 
восприимчива. В той помощи, которую дарила она Александру, было, вероятно, мало 
сознательного. Впоследствии, также без умысла, причиняла она ему и жгучие 
страдания. Но для Александра Павловича, когда держал он ее в своих объятиях, 
когда на ее плече забывал себя, доверчиво, как ребенок, отдавая в ее власть все 
свое существо, была она как бы самой природой, самой жизнью – ясной, милостивой,
 неожиданно открывшейся ему.
      Мария Антоновна была подругой желанной, незаменимой… Как дивно сочеталась