младшей сестре и взяла на себя пассивную роль, которую та ей навязала. 
Отстранившись, она склонила голову на руку, представив моему взгляду грудь, 
которая могла бы возбудить равнодушнейшего из людей, и предложила мне начать 
атаку на Анетту. Это не было трудно, ибо я весь горел и был готов ублажать ее 
так долго, как ей будет угодно. Анетта была близорука и в разгар действия не 
могла видеть, что я творю. Мне удалось высвободить правую руку так, что она 
этого не заметила, и я смог передать ей частичку наслаждения, хотя и не такого 
острого, которое испытала ее сестра. Тем временем покрывало сбилось, Вероника 
взяла на себя труд поправить его и как бы случайно предложила мне новое зрелище.
 От нее не укрылось, как радуют меня прелести, глаза ее заблестели. Наконец, 
сгорая от неутоленного желания, она показала мне все сокровища, которыми 
одарила ее природа, как раз в тот момент, когда я покончил с Анеттой в 
четвертый раз. Она полагала, что я репетирую перед наступлением ночи, и ее 
фантазия разыгралась».
      Однажды Казанова устроил «устричный ужин» с шампанским для двух монашек, 
Армаллиены и Элимет. Он натопил комнату так жарко, что девушки были вынуждены 
снять верхнюю одежду. Затем, затеяв игру, во время которой один брал устрицу у 
другого прямо изо рта, он умудрился уронить кусочек за корсет сначала одной 
девушке, потом другой. Последовал процесс извлечения, потом он осматривал и 
сравнивал на ощупь их ножки. Интересно, что все это случилось во время 
карнавала. Примерно то же происходило во время ужина у Басси (временного 
помощника Казановы).
      «Когда ужин и вино существенно подняли мне настроение, я уделил внимание 
дочери Басси, которая позволила мне делать все, что я хотел, а отец и мать 
только смеялись. Глупый Арлекин волновался и раздражался, ибо не мог сделать то 
же со своей Дульцинеей. К концу ужина я был подобен Адаму перед грехопадением. 
Арлекин поднялся и, схватив свою любимую за руку, собрался утащить ее в другую 
комнату. Я велел ему остаться, и он уставился на меня в полном изумлении, но 
потом повернулся к нам спиной. Его подруга, напротив, расположилась так, что я 
сумел не разочаровать ее.
      Сцена возбудила супругу Басси, и она стала побуждать мужа доказать ей 
свою любовь. Он отозвался, а скромняга Арлекин сидел у огня, закрыв голову 
руками».
      «Альсатиана была очень сильно возбуждена и использовала позу своего 
любовника, чтобы предоставить мне все, чего я желал, так что я был вынужден 
хорошенько над ней потрудиться, и неистовые конвульсии тела подтвердили, что 
она наслаждается не меньше меня».
      В случае с Басси для Казановы было важно, что Арлекин унижен и ему 
причинили боль. Он не случайно отмечал, как сладостно для него ощущение власти, 
как ему нравится платить людям, с которыми он только что забавлялся.
      Неудачи в любви раздражали его и приводили в ярость. Шарпильон посмеялась 
над ним, он исцарапал ее, сбил с ног, разбил нос – за то что она отвергла его 
внимание. А случай с «креслом Гоудара» – совершенно фантастический.
      С виду кресло было обыкновенным и очень некрасивым. Впрочем, стоило 
человеку сесть в него, как «два ремня обхватывали его руки и крепко сжимали их, 
два других раздвигали ноги, а пружина приподнимала сиденье».
      Когда Гоудар сел в кресло, «пружины сработали и привели в "положение 
роженицы"». Казанова мысленно восхитился: этот «аппарат» можно было 
использовать, чтобы схватить Шарпильон и надругаться над ней. Позже он оставил 
идею приобрести кресло, но мысль эта владела его воображением.
      Другими авантюристами руководила жажда наживы, их привлекала слава. Для 
Казановы и деньги, и известность были лишь средством. Целью его была любовь. 
Женщины заполняли его жизнь. В 1759 году Казанова находился в Голландии. Он 
богат, уважаем, перед ним легкий путь к спокойному и прочному благосостоянию. 
Но только встречи, новые встречи волновали его воображение. Он искал этих 
встреч всюду: на придворном балу, на улице, в гостинице, в театре, в притоне. 
Он колесил по городам без всякого расчета и плана. Его маршрут определяла пара 
красивых глаз, задержавшихся на нем дольше, чем это позволяли приличия. И ради 
пары красивых глаз он способен был переодеться гостиничным слугой, давать пиры, 
играть «Шотландку» Вольтера и поселиться надолго в крохотном швейцарском 
городке. За короткое время он успевал любить аристократку из высшего общества, 
дочерей трактирщика, монахиню из захолустного монастыря, ученую девицу, 
искусную в теологических диспутах, прислужниц в бернских купальнях, прелестную 
и серьезную Дюбуа, какуюто безобразную актрису и, наконец, даже ее горбатую 
подругу. Он соблазнял всех. У него было только одно правило: двух женщин 
гораздо легче соблазнить вместе, чем порознь.
      «Любовь – это только любопытство» – эта фраза часто встречается в 
мемуарах Казановы. Неутомимое любопытство было настоящей страстью этого 
человека. Он не был банальным любимцем женщин, не был счастливым баловнем, 
случайным дилетантом. К сближению с женщинами он относился так, как серьезный и 
прилежный художник относится к своему искусству.
      Казанова не всегда был погружен в торопливый и неразборчивый разврат. 
Такие периоды случались у него лишь тогда, когда ему хотелось заглушить 
воспоминания только что прошедшей большой любви и вечную жажду новой. Среди 
бесчисленных женщин, упоминаемых этим «распутником по профессии», есть 
несколько, оставивших глубокий след в его душе. Им посвящены лучшие страницы 
мемуаров. Рассказывая о них, Казанова избегал непристойных подробностей. Их 
образы становятся для читателей мемуаров такими же близкими и живыми, как образ 
самого венецианского авантюриста.
      Первая любовь Казановы была в духе мирной венецианской новеллы. Ему было