д". 
Впоследствии Герберт Уэллс даже один из своих романов посвятил - "Бессмертной 
памяти Кандида".
288	
    У самой повести, или, как еще выражаются, - маленького романа, занимающего 
менее ста страниц текста, - тоже непростая судьба. Книга была написана тайком 
даже от ближайших друзей (некоторые литературоведы утверждают - всего за три 
дня, хотя более правдоподобна другая цифра - три недели), издана анонимно и 
тотчас же по приговору суда была сожжена рукою палача на площади в Женеве. 
Естественно, это только прибавило популярности очередному Вольтерову шедевру: в 

первый же год (1759), не успел еще догореть костер на женевской площади, было 
выпущено в разных странах не менее 13 изданий, и книга надолго стала 
европейским 
бестселлером.
    Имя главного героя в переводе с французского означает Простодушный. 
Действие 
повести носит гротескный характер и разворачивается в различных странах Старого 

и Нового Света, куда герои переносятся чуть ли не молниеносно. Текст изобилует 
условностями и закодированностью: так, подданные прусского короля именуются 
"болгарами", а французы - "аварами". Между теми и другими идет кровопролитная 
бойня, воспроизводящая с почти репортерской точностью реалии Семилетней войны, 
что позволяет Вольтеру выступить с резкими антимилитаристскими заявлениями, 
разоблачающими ужасы и пагубность всяких войн вообще. Поначалу в повести 
задается вроде бы ироничный тон:
    Что может быть прекраснее, подвижнее, великолепнее и слаженнее, чем две 
армии! Трубы, дудки, гобои, барабаны, пушки создали музыку столь гармоничную, 
какой не бывает и в аду. Пушки уложили сначала около шести тысяч человек с 
каждой стороны; потом ружейная перестрелка избавила лучший из миров не то от 
девяти, не то от десяти тысяч бездельников, осквернявших его поверхность. Штык 
также был достаточной причиной смерти нескольких тысяч человек. Общее число 
достигало тридцати тысяч душ.
    Но Вольтер быстро отходит от иронии и обнажает подлинные "прелести" войны:
    Здесь искалеченные ударами старики смотрели, как умирают их израненные жены,
 
прижимающие детей к окровавленным грудям; там девушки со вспоротыми животами, 
насытив естественные потребности нескольких героев, испус-
289
кали последние вздохи; в другом месте полусожженные люди умоляли добить их. 
Мозги были разбрызганы по земле, усеянной отрубленными руками и ногами.
     Подобные картины противоречат главной идеи повести, имеющей подзаголовок 
"Оптимизм". Вольтер так определяет данный термин устами главного героя: "...Это 

страсть утверждать, что все хорошо, когда в действительности все плохо". 
Носителем такого безудержного оптимизма как раз и выступает простодушный Кандид,
 
проповедующий принцип своего учителя Панглосса (дословно - Всезнающий): "Все к 
лучшему в этом лучшем из миров". Казалось бы, все силы и стихии природы, все 
изощренное зло, до какого только смог додуматься человек, объединились с одной-
единственной целью - доказать Кандиду обратное: в мире все плохо и только плохо,
 
лучше никогда не будет, может быть только еще хуже. Но не таков неунывающий 
герой Вольтера; он знает и верит: как бы ни было ему плохо, лучшее, конечно, - 
впереди!
     В "Кандиде" нагромождено такое количество самых невероятных приключений, 
что иной автор смог бы без труда растянуть повествование на два - а то и на три 

- увесистых тома. Вольтер передвигает своего героя по морю и по суше свободно и 

размашисто, точно шахматную фигуру. Территории Европы мало для его похождений, 
и 
волею автора Кандид перемещается в Южную Америку. А здесь: одна глава - Буэнос-
Айрес, другая - Парагвай, третья - Суринам, четвертая - Эльдорадо, где Вольтер 
воссоздает проект совершенного утопического государства. И вновь Европа - 
Франция, Англия, Венеция, Константинополь.
     А вслед за Кандидом (а иногда и впереди него) столь же невероятным по 
быстроте способом перемещается его возлюбленная Кунигунда. Ее история служит 
еще 
большим контрастом оптимистическому настрою повести. Обесчещенная, едва не 
прирезанная пруссаками и после долгих издевательств проданная ими, как военная 
добыча, она до самого конца повествования переходит из рук в руки, служа 
наложницей то лиссабонскому инквизитору, то богатому еврею, то испанскому 
губернатору Буэнос-Айреса, то турецкому паше. И лишь под занавес, постаревшая и 

подурневшая дочь вестфальско