характера".
Наконец, обратимся к описанию Чайковским другого вагнеров-ского фрагмента: 
"Интродукция к опере Вагнера "Лоэнгрин" изображает то царство света, правды и 
красоты, из которого низошел рыцарь Лоэнгрин на спасение прекрасной, 
оклеветанной Эльзы. Вагнер впервые употребил здесь тот блестящий оркестровый 
эффект, которым после того пользуются все современные композиторы, как только 
требуется изобразить в музыке что-либо в высокой степени поэтическое. Даже сам 
прославленный маэстро Верди не побрезгал позаимствовать у Вагнера, чтобы 
выразить последние томления умирающей Травиаты. Эффект этот состоит в 
употреблении струнных инструментов в высочайшем регистре. Замечательно 
поразительное мастерство, с которым Вагнер мало-помалу усиливает нежную, 
светлую 
тему, рисующую Грааль, доходит до оглушительного фортиссимо, и затем 
возвращается постепенно к первоначальному изложению темы, которая наконец 
замирает в крайних высотах струнного оркестра. Публика невольно поддается в 
высшей степени поэтическому настроению этой вещи и, обыкновенно, восторженными 
рукоплесканиями прерывает гробовую тишину залы, в которой как будто еще носятся 

эфирные образы, рисуемые Вагнером".
Нет смысла пересказывать взгляды Рихарда Вагнера на искусство: он сам говорил 
на 
этот счет обстоятельно и с жаром публициста. В его "Кольце Нибелунга" светлые 
силы добра борются с мрачными низменными' проявлениями природы человека. 
Олицетворением тлетворной власти золота выступает уродливый карлик Альберих. 
Однако герой Зигфрид погибает в борьбе, а с ним и все великие боги германских 
мифов. О силе воздействия произведений Вагнера можно судить хотя бы по тому, 
как 
под влиянием его идей, отчасти через философию Ницше, в немецком народе 
пробудилось национальное самосознание (перешедшее позже в уродливый нацизм). 
Адольф Шикльгрубер, например, в книге "Моя борьба" вспоминал, как в юности 
впервые услышал оперу "Лоэнгрин": "Я был увлечен до последней степени. Мой юный 

энтузиазм не знал границ. К этим произведениям меня продолжает тянуть всю 
жизнь..." Они укрепили в нем глубокое отвращение к чиновничьей службе, к 
которой 
его готовил отец, и через десяток лет из заурядного Шикль-грубера он 
превратился 
в вождя фашистов Гитлера. По-видимому, в подобных чувствах он был далеко не 
одинок.
Рихард Вагнер не был апологетом расизма и нацизма, не призывал к агрессивной 
политике и уничтожению инакомыслящих. В его времена Германия была расчленена, 
немецкий народ разобщен, а Вагнер никогда не стоял в стороне от социально-
политических идей,
ВАГНЕР
389
хотя и высказывал их в достаточно абстрактной форме. Именно это позволило ему 
отметить очень важную особенность наступившей эпохи: "Искусство, вместо того 
чтобы освободиться от якобы просвещенных властителей, какими являлись духовная 
власть, "богатые духом" и просвещенные князья, продалось душой и телом гораздо 
худшему хозяину - Индустрии".
По его мнению, задача театра совершенно иная: "...отвлекать публику от мелких 
каждодневных интересов и настраивать ее на благоговейное восприятие самого 
возвышенного и глубокого, что доступно духу человека". То есть, как писал он в 
другой статье, "...возвести раба индустрии на степень прекрасного сознательного 

человека, который с улыбкой посвященного в тайны природы может сказать самой 
природе, солнцу, звездам, смерти и вечности: вы тоже мне принадлежите, и я ваш 
повелитель1."
Вагнер сознавал, что в индустриальную эпоху главными врагами высокого искусства 

становятся те, кто устремлен к выгоде и капиталу, а также все увеличивающиеся 
массы их пособников, служащих, буржуа. Их тлетворное влияние значительно хуже, 
чем покровительство родовой аристократии: "Теперь властелином общественного 
эстетического вкуса сделался тот, кто платит художнику взамен того, что раньше 
воздавало ему дворянство! Тот, кто на свои деньги заказывает себе 
художественные 
произведения и требует новых вариаций на старую, излюбленную им тему, но никак 
не новых тем! Заказчик и властелин этот - филистер!
Бессердечнейшее и трусливейшее порождение нашей цивилизации, этот филистер 
является и самым капризным, самым жестоким и грязным патроном искусства. Хоть 
он 
и все позволяет, однако кладет строгий запрет на то, что может ему напомнить, 
что он должен быть человеком как в смысле красоты, так и мужества; он хочет 
быть 
трусливым и пошлым, и этой его воле должно подчиниться искусство - все 
остальное, как я уже сказал, для него одинаково хорошо. Поспешим отвернуться от 

него".
Каков же выход из того болота, в которое погружается искусство, лишенное 
творческих дерзаний? Вагнер уверен - только через революцию. В статье, которая