Непосредственность привычки приостановлена - и самое близкое становится далеким 

и чуждым. Тогда-то Гойя и открывает вокруг себя испанское. Тогда, а не раньше 
Гойя начинает писать картины на национальные темы..."
Возможно, испанский философ несколько перемудрил, полагая будто, только 
отдалившись от народа, Гойя приобрел интерес к национальным темам. Ортега 
старался обходить социальные причины, влияющие на творчество каждого гения, 
хотя 
и в разной степени. Такова была, по-видимому, реакция на то, что искусствоведы-
марксисты обычно преувеличивали значение этого фактора.
Гойя всегда оставался человеком из народа, который попал в новую для себя среду,
 
чувствуя себя в ней не вполне уверенно. У испанцев не было принято 
раболепствовать перед знатью, и Гойя наверняка сохранял чувство собственного 
достоинства.
А "элита" страны переживала упадок и вырождение. Не случайно на одном из 
знаменитых офортов Гойи "Капричос" (т.е. "Капризы", "Причуды") изображены два 
крепких деревенских парня, держащих на спинах горделивых увесистых ослов. И 
подпись: "Ты, которому невмоготу" (другой вариант перевода: "Пусть тебе не мило 

- тащи через силу").
"В этой сложной и трудоемкой технике, - пишет искусствовед Е.В. Нетесова, - 
Гойя 
создал альбом ни на что не похожих произведений, собрав в них целый сонм 
диковинных персонажей: женщин, простых и знатных, щеголих и модниц, красоток и 
страши-
гойя
373
лищ - они кривляются перед зеркалами, прогуливаются, выглядывают из пышных 
карет, стоят у позорных столбов, перед трибуналом инквизиции, окруженные 
богачами, простаками, женихами, полицейскими, монахами, полчищами призраков и 
демонов. Все несется в бешеном карнавале, с лиц слетают маски, обнажая личины, 
и 
у невесты, выступающей в свадебном шествии, оказывается второй, звериный облик, 

вьющиеся вокруг гости обращаются в птиц, а старухи-дуэньи в мартышек... И чуть 
ли не в каждом листе мелькает сам художник, тоже в разных обличиях...
Одно из самых грандиозных творений художника, над которым еще долго будут 
думать 
люди, открывая в нем все новый и новый смысл, - лист "Сон разума рождает 
чудовищ". Здесь перед нами сам Гойя, он тоже принадлежит этому безумному миру, 
упал головой на стол и закрыл лицо руками - спит или мучается в отчаянии и 
страхе? Со всех сторон обступают его звероподобные и птицеобразные, ведьмы, 
совы, нечисть, в облике которой нет-нет да и проступят человеческие черты, лица 

друзей и врагов, возлюбленных и изменниц. Только на минуту успокоится, заснет 
человеческий разум - быть беде!"
Абсолютное господство формальной религии, соединенной с ханжеством, лицемерием 
и 
тупостью, порождает не ангельские лики, а страшные рожи- предрассудки, суеверия,
 
мракобесие. Имущие власть и богатство пытаются с помощью церкви удержаться на 
вершине социальной пирамиды, подавить народ своими ослиными тушами. Но и они 
отрешаются от разума, продаются во в власть чудовищ - алчности, лжи, разврата, 
слабоумия. Отказываясь от ясного осознания реальности, человек обречен на 
моральную и интеллектуальную деградацию. (Не так ли может произойти и с 
человечеством?)
...Возвращаясь к теме народного творчества Гойи, обратим внимание на его 
картину 
"Нападение на почтовую карету" (1787). Безмятежный прекрасный пейзаж, лесная 
дорога, просветы сине-голубого неба, одинокая карета со спокойно стоящим 
человеком на козлах. Но в руках его ружье, а на земле два мертвых охранника и 
над третьим занес кинжал разбойник. А еще два бандита обирают богатую пару, 
стоящую перед ними на коленях. Жесты отчаяния ограбленных не вызывают 
сочувствия 
зрителя, деловитые разбойники - тоже. Свершившееся воспринимается как нечто 
естественное ("грабь награбленное!").
Возможно, так поначалу воспринимал художник и Великую французскую революцию. Но 

когда она, переродившись в наполеоновскую монархию, начала захватнические войны,
 
Гойя отозвался на это серией офортов "Бедствия войны" и картинами "Борьба на 
Пуэрта-дель-Соль", "Расстрел французскими солдатами испанских
374
100 ВЕЛИКИХ ГЕНИЕВ
повстанцев" - крик боли за свой народ. Ибо все здоровые силы Испании оставались 

именно в народе, а не в прогнившем государстве и выродившейся аристократии.
Трагическое восприятие жизни усугубилось у Гойи усиливавшейся глухотой. Он все 
более погружался в свой внутренний мир, личные переживания. В начале XIX века