Его жизненный и творческий путь был необычайно контрастен. I Выйдя из низших 
слоев испанского общества, он стал придворным! живописцем, попал в круг высшей 
знати. Его ранние работы ничем! не примечательны; в тридцатилетнем возрасте он 
пишет прелестные! картоны для гобеленов королевского дворца - светлые, легкие, 
от-[ части в итальянской манере. А поздние офорты и картины нередко| мрачны, 
пропитаны горечью, сарказмом, а то и ужасом.
Таков странный феномен: художник, достигший высокого по-1 ложения в обществе, 
признания и материального благополучия, ут-1 рачивает оптимистический взгляд на 

жизнь, хотя в то же время об--[ ретает яркую индивидуальность и становится 
выдающимся маете-1 ром.
Родился он в Сарагосе (Испания) в семье ремесленника из кре-1 стьян. Мальчишкой 

пошел работать помощником мастеровых, ко-| торые расписывали местный собор. 
Овладел основами ремесла и был принят в художественную мастерскую. 
Двадцатилетним юношей переехал в Мадрид, а затем побывал в Италии (Рим, Парма) 
Вернувшись в 1771 году в родной город, выполнил первую крупную работу - фрески 
церкви Аула Деи.
Хосе Ортега-и-Гассет писал: "Он поселяется в Мадриде около 1775 года; ему 
двадцать девять лет. До этого в Сарагосе и в Италии он вел самое заурядное 
существование мастерового. В Италии он увидел не больше, чем любой другой 
молодой художник того времени. Он не почерпнул из итальянского искусства и 
ничего самобытного. Он приезжает в Мадрид без каких-либо творческих замыслов, 
без вдохновения, приезжает попросту заниматься своим ремеслом и с помощью этого 

ремесла зарабатывать себе на жизнь. ...Вла-
чит самое будничное существование: не знается почти ни с кем, кроме сотоварищей 

по ремеслу, среди которых никто ничем не блистал - ни успехами в искусстве, ни 
особым молодечеством. До 1783 года, если не считать фресок в храме Пресвятой 
Девы дель Пилар и "Проповеди св. Бернардина" в храме Св. Франциска Великого, 
Гойя, по-видимому, занят исключительно тем, что поставляет картоны для 
гобеленов 
на королевскую фабрику. Должно быть, тогда не было спроса на его картины. 
Вельможи заказывали портреты Менгсу, Вертмюллеру и другим иностранцам. А Гойя 
принадлежал к многочисленному цеху малозначительных придворных художников. 
Глухие, медлительные годы... Это ремесленник, занятый монотонным, повседневным 
трудом. Его заботит лишь продвижение по службе, он стремится во что бы то ни 
стало отыскать лазейку и проникнуть в более высокие сферы.
И все же картоны, хотя и медленно, создают художнику имя. Примечательно, что 
первыми им начинают интересоваться самые выдающиеся архитекторы той эпохи: 
Сабатини, Вильянуэва, Вен-тура Родригес. Последний предоставляет ему 
возможность 
написать портрет инфанта дона Луиса... Чуть позже Гойя начинает писать портреты 

людей выдающихся, в частности, одного из первых - архитектора Вентуры Родригеса.
 
Эти портреты, как попутный ветер, выносят Гойю в открытое море. В 1786 году он 
назначен королевским живописцем".
По какой-то причине Ортега-и-Гассет не упомянул о важном событии в жизни Гойи, 
которое существенно помогло его карьере: женитьба на сестре преуспевающего 
художника Байсу, который вскоре стал первым живописцем при королевском дворе и 
президентом мадридской Академии художеств. Безусловно, не прояви Гойя своих 
талантов, никто не стал бы заказывать ему портреты, картины. И все-таки без 
протекции войти в круг знатных особ было бы невероятно трудно, и вряд ли он был 

рано - в 1780 году - принят в Академию художеств. Стремился ли художник к 
этому? 
Возможно.
372
100 ВЕЛИКИХ ГЕНИЕВ
Хотя "высшее общество" его быстро разочаровало. Приходилось приспосабливаться к 

нему, что для талантливого человека если и не очень трудно, зато унизительно.
Итак, пишет Ортега-и-Гассет:
"К 1790 году меняется социальное окружение Гойи, а вместе с ним и вся его жизнь.
 
Он знакомится и начинает общаться с мужчинами и женщинами, принадлежавшими к 
самой влиятельной знати, а одновременно и с писателями и государственными 
деятелями - сторонниками "просвещения". И тот и другой круг явились для Гойи 
откровением. До сих пор он жил как живут все испанцы, как они жили всегда, с 
растительной непосредственностью отдаваясь насущным нуждам. Теперь перед ним 
люди, для которых существовать - значит постоянно переживать стихийные порывы, 
отливать себя в идеальные формы, выработанные человечеством... Необразованный 
тугодум, он не до конца понимает услышанное, но схватывает нечто основное: не 
следует поддаваться стихийному порыву, ни собственному, ни коллективному...
Это первый урок, из которого Гойя извлекает пользу. А ему уже сорок лет! 
Необходимость размышлять, сосредоточиваться на самом себе перерождает его. 
Перед 
ним - все тот же мир, в котором он жил до этого, но мир преображенный.