сопровождал русский отряд во главе с князем Владимиром Долгоруковым. Путь 
пролегал через Углич, Тверь и Белую к литовской границе. Весьма вероятно, что 
сведения об этом путешествии достигли Тушина не без помощи пана Юрия. У Белой 
путешественников поджидал сильный тушинский отряд во главе с ротмистрами 
Зборовским и Стадницким. Воины Шуйского быстро разбежались. Марине было 
объявлено, что она едет в Тушино к своему мужу. Очевидцы вспоминали, что 
молодая 
женщина искренне радовалась предстоящей встрече и даже напевала веселые песенки.
 
Впрочем, по дороге в Тушино Марине открылась тщательно скрываемая от нее правда 

(ее поведал то ли князь Масальский, то ли некий польский солдат). Известие это 
по-настоящему потрясло Марину.

Тем временем неутомимый Мнишек торговался с очередным "зятем". Лжедмитрий не 
жалел обещаний. Мнишеку было обещано 300 тысяч злотых (но только при условии 
взятия Москвы), а в придачу вся Северская земля и большая часть Смоленской. 14 
сентября договор был заключен. Помимо щедрых посулов, "тесть" не получил 
практически ничего. Но мечта о будущем удельном княжестве и московском золоте 
заставила пана Юрия пожертвовать дочерью (17 января 1609 года он выехал в 
Польшу 
и с тех пор отвечал далеко не на все ее письма).

20 сентября 1608 года один из предводителей тушинцев - литовский магнат Ян Петр 

Сапега - торжественно проводил Марину в лагерь Лжедмитрия II. По-видимому, 
несколькими днями позже католический священник тайно обвенчал Марину с "царем". 

Будучи до этого всего лишь статистом исторической драмы, она попыталась - на 
несчастье свое - вмешаться в большую политику. Что двигало ею? Вряд ли желание 
реальной власти. Скорее другое - оскорбленное самолюбие, память о считанных 
днях 
царственного величия.

Марина пыталась найти помощь у папского нунция в Польше Франциско Симагетти, но 

безуспешно.

Опасаясь, что его выдадут королю, в конце декабря 1609 года самозванец бежал из 

Тушина в Калугу. Марина осталась в лагере одна. 5(15) января 1610

МАРИНА МНИШЕК

107

года она обратилась к королю с просьбой об опеке и помощи. "Уж если кем счастье 

своевольно играло, - писала Марина, - так это мною; ибо оно возвело меня из 
шляхетного сословия на высоту Московского царства, с которого столкнуло в 
ужасную тюрьму, а оттуда вывело меня на мнимую свободу, из которой повергло 
меня 
в более свободную, но и более опасную неволю... Всего лишила меня превратная 
фортуна, одно лишь законное право на московский престол осталось при мне, 
скрепленное венчанием на царство, утвержденное признанием меня наследницей и 
двукратной присягой всех государственных московских чинов" Подчеркивая свои 
(именно свои, а не Лжедмитрия) права на московский престол, она говорила, что 
возвращение ей власти "будет служить несомненным залогом овладения Московским 
государством и прикрепления его обеспеченным союзом".
Сигизмунд всячески затягивал переговоры с тушинцами. Тогда Марина попыталась 
воздействовать на войско.
Объезжая лагерь, она сумела поднять значительную часть донских казаков и 
некоторые другие отряды. Но Ружинскому удалось подавить это выступление. 
Опасаясь наказания и, вероятно, выдачи королю, Марина в ночь на 24 февраля 
бежала из Тушина, облачившись в мужской наряд.
Чего ради она рисковала собой, спеша к ненавистному прежде мужу, заброшенному 
на 
фальшивый трон? Вела ее все та же гордыня. Марина не могла, не желала признать 
себя побежденной. В послании к войску, оставленном в своем шатре, она писала: 
"Я 
уезжаю для защиты доброго имени, добродетели самой,- ибо, будучи владычицей 
народов, царицей московской, возвращаться в сословие польской шляхтянки и 
становиться опять подданной не могу..." Нет, не была способна Марина, вкусив 
царской власти, превратиться опять в "воеводянку" (недаром так возмутилась она 
однажды, когда кто-то из польских родственников назвал ее "ясновельможной 
пани"). Блеск царской короны был мимолетным, как солнечный зайчик, но дороги 
назад уже не было.
Сбившись с пути, Марина попала в Дмитров, занятый войсками Яна Петра Сапеги. 
Тушинский "гетман" советовал ей вернуться, и вновь в ответ прозвучало: "Мне ли,