Этьен представил себе Старика ругающим своего подчиненного, которым был сейчас 
он сам. Когда Старик ругал кого-то, вид у него был смущенный, он словно 
стыдился за того человека, которому приходится делать выговор. При этом Старик 
не повышал голоса, выговаривал подчиненному всегда стоя, и как бы подчеркивал 
этим серьезность разговора. В минуту волнения он перекладывал карандаш с места 
на место, переставлял на столе пресс-папье. 

Но как бы строго ни критиковал Старик, в резком тоне его не слышалось желания 
обидеть, унизить. Провинившийся не терял веры в себя, в свои силы. Старик 
оставался учителем, который убежден, что перед ним стоит способный ученик, 
который уверен в сообразительности и честности ученика и в том, что урок пойдет 
ему на пользу. А кроме того, Старик умел слушать, а это очень важно - уметь 
слушать подчиненного. 

Сумел ли Этьен этой бессонной ночью убедить Старика в своей правоте?.. 

Назавтра Кертнер отказался от прогулки, чтобы остаться в камере одному, 
сочинить ответ Старику, начертать его маленькими буковками на клочке бумаги. 
Уверенный в своих связных, он писал по-русски. 

Этьен заснул только под утро. Приснился скверный сон - он уже подписал прошение 
о помиловании и сам решил его отнести королю Виктору-Эммануилу. Этьен 
прогуливался с королем по аллеям виллы Савойя, мимо причудливо подстриженных 
кипарисов. Король был в форме первого маршала империи. К сожалению, фуражка с 
высоким околышем, богато расшитая золотом, скрывала почти все лицо Щелкунчика 
(кличка дана королю потому, что у него вздрагивает непомерно большая челюсть). 
Этьен старался заглянуть Щелкунчику в его уклончивые глаза - помилует или нет? 
Но козырек скрывал лицо, и Этьен не видел ничего, кроме крючковатого носа и 
тяжелой челюсти. Этьен уже несколько раз порывался объяснить Виктору-Эммануилу 
мотивы своего прошения, но тот упорно молчал, устало улыбался и молчал. Говорят,
 что молчание - талант короля, рожденный его постоянным страхом, а боязливое 
молчание превратилось у Виктора-Эммануила в государственную мудрость. Подошла 
королева Елена и заговорила по-русски. Ну как же, дочь черногорского короля, 
воспитывалась в Петербурге, была фрейлиной при царице. Едва Этьен заговорил с 
ней по-русски, как король перебил просителя и начал увлеченно рассказывать о 
своей коллекции старинных монет. Виктор-Эммануил - известный нумизмат, автор 
книги о старинных монетах. Интересно, приняли бы эти монеты в тюремной лавке?.. 
Ну и блажь может присниться с голодухи!.. 

"По поводу прошения о помиловании: 

1. Здесь находятся в заключении более 120 товарищей, с которыми я живу и 
работаю и которые видят во мне товарища по партии. Моя подпись под прошением на 
многих подействует разлагающе, будет всячески использована дирекцией тюрьмы в 
своих целях и получит отклик во всей итальянской компартии, так как тут сидят 
товарищи из всех провинций. Никакие мои объяснения не помогут. 

2. Я уверен, что в прошении будет отказано. Директор тюрьмы даст мне 
отрицательную характеристику, так как знает о моей роли в сплочении 
политических заключенных, в их борьбе за свои права. ОВРА будет против 
помилования, об этом мне открыто сказал офицер, который присутствовал при моем 
свидании с адвокатом Фаббрини. Адвокат, который меня защищал на процессе, 
полного доверия у меня не вызывает. Прошение о помиловании будет стоить много 
денег, а результата не даст. 

3. Мое мнение: не подобает члену нашей партии и командиру Красной Армии писать 
прошение о помиловании. 

4. Если Старик, ознакомившись с моими доводами, подтвердит приказание насчет 
подписи, я постараюсь перевестись в другую тюрьму и там подпишу бумагу. Но 
боюсь, что единственный результат будет такой - я буду принужден провести все 
остальные годы в одиночном заключении, так как после прошения о помиловании не 
смогу более ни жить, ни работать с другими товарищами в заключении. 

Передайте все это Старику. Буду ждать ответа. 

Э." 

"Я могу выдавать себя за австрийца, я могу ходить в коммерсантах, могу вести 
двойную жизнь. Но честь-то у меня одна и достоинство тоже одно! Вот так один 
пояс полагается красноармейцу и для шинели, и для гимнастерки. И никакого 
другого пояса ему не положено..." 

Однако чем больше он думал, тем яснее становилось, что рассуждение об одном 
поясе у красноармейца - красивые, но не очень-то умные слова. Он не должен был 
в письме, которое, наверно, попадет к Старику, аргументировать в запальчивости 
такими понятиями, как честь и достоинство члена партии и командира Красной 
Армии. Потому что здесь, в Кастельфранко, никакого члена партии и командира 
Красной Армии нет, а есть богатый австриец Конрад Кертнер, осужденный за 
шпионаж во вред фашистскому государству.