И то, что он воинское звание себе не присвоил, тоже оценили. Люди себе каждую 
звездочку годами добывают, а тут сразу генеральские погоны. Это было расценено 
как поступок серьезного, солидного человека. Погоны в его положении — детская 
шалость.
 Примакову были благодарны за то, что кадровых чисток он не проводил, все вверх 
тормашками не переворачивал, а, напротив, способствовал консолидации и без того 
крепко сбитого аппарата. Принимая кадровые решения, он всегда советовался со 
своими заместителями. Иногда и шире был круг тех, с кем он обсуждал 
кандидатуру — это зависело от того, на какую должность искали кандидата.
 Даже близкие к нему люди не знали, принял ли он уже заранее решение и 
заместителей собирал всего лишь для проформы? Или же, наоборот, собирался 
целиком довериться мнению коллег? Но ритуалу этому он придавал большое значение.
 А может быть, это и не ритуал вовсе.
 Советы он спрашивал всегда и выслушивал их внимательно. И только в самый 
крайний момент, если на него кто-то крепко жал, он мог сказать:
 — Ну, разрешите мне быть директором! Мягко так… «Разрешите»…
 Он звонил своим коллегам — например, заместителям, начальникам департаментов:
 — Добрый день. Это Примаков.
 Всегда представлялся. Как будто бы его по голосу не узнали. Потом спрашивал:
 — У вас минуточка есть? Вы не очень заняты?
 В Ясеневе есть несколько залов для собраний — зал на сто мест, зал на триста 
мест и зал на восемьсот. Вот в этом зале на восемьсот человек в прежние времена 
устраивались партийные конференции. В перестроечные времена там собирали 
разведчиков послушать приезжавших в Ясенево депутатов — необычная для офицеров 
форма общения.
 И вот на каком-то общем для разведки мероприятии «в зале на восемьсот» 
Примаков произнес речь, которая согрела сердце коллектива. Он говорил: наши с 
вами заботы, наши задачи, в нашей среде, надо действовать нашими специфическими 
средствами… Когда он применительно к какому-то решению правительства сказал: «в 
нашей среде это могло бы найти поддержку», зал зааплодировал. Примакова уже 
считали своим.
 Тем не менее в тот день, когда Ельцин приехал в Ясенево, судьба Примакова была 
в руках его многоопытных подчиненных. В тот момент открытости и гласности все 
понимали, что можно говорить все, что угодно, и это будет прекрасно воспринято 
президентом.
 В революционные периоды всегда звучит команда: «Огонь по штабам!» Желание 
подчиненных избавиться от начальника было бы воспринято на «ура». Тем более 
Ельцин дал понять, что у него есть другой кандидат на это место. Этот день 
вполне мог стать последним днем работы Примакова в разведке.
 Первым выступил заместитель директора Вячеслав Иванович Гургенов. Он встал и 
сказал прекрасные слова о Примакове. Еще один заместитель начальника разведки 
Вадим Алексеевич Кирпиченко произнес большую и аргументированную речь в пользу 
Примакова. Они вместе учились в Институте востоковедения.
 Выступило примерно двенадцать человек. Все единодушно поддержали Примакова.
 Борис Ельцин, уловив настроения, охотно присоединился к общему хору.
 — Да, и у меня такое же отношение к Евгению Максимовичу… Мне советовали… его 
заменить, но я не буду этого делать. Он меня никогда не подводил… Даже в те 
тяжкие времена… времена опалы он был одним из немногих людей, кто мог мне руку 
протянуть, поздороваться, улыбнуться и поговорить… Я такие вещи не забываю, — 
многозначительно заключил президент.
 Борис Ельцин прямо там же, на глазах всего руководства разведки, подписал 
заранее, разумеется, заготовленный указ № 316 о назначении Примакова. Была 
тогда у Ельцина такая манера — вот я сейчас на ваших глазах подписываю указ.
 Ельцин поздравил Примакова и уехал. Все понимали, что в президентской папке 
был и другой указ…
 Евгений Максимович создал Совет ветеранов Службы внешней разведки и поставил 
во главе Александра Титовича Голубева, который был начальником разведки в КГБ 
РСФСР и получил погоны генерал-лейтенанта.
 Из Тбилиси в Москву
 Евгений Максимович родился в Киеве 29 октября 1929 года. Но на Украине юный 
Примаков прожил считаные дни. Его перевезли в Тбилиси (тогда еще по-русски 
город назывался Тифлис), где он вырос и жил до 1948 года, пока не уехал в 
Москву учиться.
 Его появлению на свет сопутствовали, вероятно, какие-то непростые семейные 
обстоятельства.
 Что заставило его мать срочно покинуть Киев? Можно только предполагать, что за 
решением Анны Яковлевны, взяв грудного младенца, проехать почти через всю 
страну и обосноваться в Тбилиси, стояла какая-то жизненная драма.
 Практически ничего не известно о его отце. Самые близкие друзья утверждают, 
что Примаков об отце никогда не заговаривал. Считалось, что его отец стал 
жертвой сталинских репрессий и погиб. Расспрашивать его было не принято.
 В своей автобиографии Примаков пишет:
 «Отец умер, когда мне было три месяца (к этому времени мы уже переехали в 
Тифлис). Воспитывался матерью, проработавшей последние тридцать лет своей жизни 
врачом в поликлинике Тбилисского прядильно-трикотажного комбината. В 1972-м она 
умерла в Тбилиси».
 Юный Примаков похож был на маму. Полным он еще не был, средней комплекции. Его 
иногда называли самураем: глаза раскосые, лицо худое, тонкие усики.
 Семейные дела Евгения Максимовича Примакова, разумеется, исключительно его 
личное дело. Они представляют общественный интерес только в одном смысле: как