ежели богу будет угодно,  чтобы мы
подали наш голос на элекции,  то отдадим мы его в пользу королевича Карла,
в каковом ратного духа более, чем в Казимире.
     - Vivat Carolus rex!* - воскликнули офицеры.
     _______________
          * Да здравствует король Карл! (лат.).

     - Vivat! - вторили им гусары, а за ними и все войско.
     И  не  знал,  верно,  князь-воевода,  что клики эти,  прозвучавшие на
Заднепровье среди глухих черниговских лесов, донесутся до самой до Варшавы
и выбьют у него из рук великую коронную булаву.


                                Глава XXV

     После десятидневного похода,  каковому пан Маскевич стал Ксенофонтом,
и  трехдневной переправы через  Десну войска подошли наконец к  Чернигову.
Первым  вступил  в  город  с  валашскими пан  Скшетуский,  которого  князь
специально отрядил,  дабы  тот  скорее  мог  навести  справки о  княжне  и
Заглобе.  Но здесь,  как и в Лубнах,  ни в городе,  ни в замке никто о них
ничего не слыхал.  Оба канули,  точно камень в  воду,  и  рыцарь просто не
знал,  что думать. Где они могли схорониться? Не на Москве же, не в Крыму,
не  на  Сечи!   Оставалось  только  предположить,  что  Елена  с  Заглобой
переправились через Днепр.  Но  тогда они мгновенно оказались бы  в  самом
сердце бури,  а там же резня, пожоги, пьяный сброд, запорожцы и татары, от
которых и  переодетой Елене не  уберечься, ибо  басурманская нелюдь охотно
забирала ясырями подростков ввиду большого на  них спроса на  стамбульских
торгах. Приходило в голову Скшетускому и страшное подозрение, что Заглоба,
возможно не  без  умысла,  увел  ее  в  те  стороны,  желая продать княжну
Тугай-бею,  который наградил бы его пощедрей Богуна,  и мысль эта повергла
наместника прямо-таки в безумие,  однако пан Лонгинус Подбипятка,  знавший
Заглобу лучше, чем Скшетуский, горячо стал его разубеждать:
     - Братушка,  сударь наместник,  -  говорил он,  -  выбрось ты  это из
головушки. Ни в жизнь шляхтич этот такого не совершит! Было и у Курцевичей
добра  немало,  которое Богун бы  ему  охотно отдал,  так  что,  захоти он
погубить девицу, и жизнью не надо было бы рисковать, и разбогател бы.
     - Правда твоя,  -  отвечал наместник.  -  Но почему за Днепр,  а не в
Лубны или в Чернигов ушел он с нею?
     - Уж ты успокойся,  сердце мое.  Я  ж Заглобу знаю.  Пил он со мною и
одалживался у меня.  Деньги ни свои, ни чужие его не заботят. Свои заимеет
- спустит,  чужих -  не  отдаст.  Но  чтобы на такие дела он был способен,
этого я и думать не могу.
     - Легкомысленный он человек, легкомысленный, - сказал Скшетуский.
     - Может,  и легкомысленный,  но и плут, который каждого вокруг пальца
обведет и сухим из воды выйдет. А раз ксендз наш духом пророческим обещал,
что господь тебе ее возвратит,  - так тому и быть, ведь справедливо, чтобы
всякая  истинная  сердечная  склонность  была  вознаграждена,  и  ты  этим
упованием утешайся, как вот я тоже утешаюсь.
     Тут пан Лонгинус принялся тяжко вздыхать, а спустя минуту добавил:
     - Поспрашиваем же еще в замке, вдруг они тут проходили.
     И  они  снова  стали спрашивать,  но  напрасно -  никаких следов даже
временного пребывания беглецов не было. В замке собралось без числа шляхты
с  женами и  детьми,  запершейся тут  от  казаков.  Князь  уговаривал всех
отправиться вместе с  ним и остерегал,  что следом идут казаки.  На войско
они  не  посмеют напасть,  но  было очень похоже,  что,  едва князь уйдет,
покусятся на  замок  и  город.  Однако шляхта в  замке была  на  удивление
беспечна.
     - Мы тут в безопасности за лесами, - отвечали они князю. - Сюда к нам
никто не доберется.
     - Однако я эти леса прошел, - сказал князь.
     - Ваша княжеская милость прошли,  но голытьба не пройдет.  Хо-хо!  Не
такие это леса!
     И уйти не захотели,  упорствуя в своей слепоте,  за что потом жестоко
поплатились:  едва князь отбыл,  тотчас же подошли казаки.  Замок отчаянно
оборонялся целых три недели,  после чего был захвачен,  и  все,  кто в нем
находился,  были вырезаны до последнего. Казаки учиняли страшные зверства,
разрывая детей,  сжигая на  медленном огне женщин,  и  никто им  за это не
отмстил.
     Князь тем временем,  пришедши на Днепр к Любечу,  дал войску отдых, а
сам  с  княгинею,   двором  и  кладью  поехал  в  Брагин,  лежавший  среди
непроходимых лесов и  болот.  Через неделю переправилось и  войско.  Затем
двинулись к Бабице под Мозырь, и там в праздник Тела Господня наступил час
расставанья,  так как княгиня с  двором должна была отправиться в  Туров к
госпоже воеводихе виленской,  тетке своей, а князь с войском - в огонь, на
Украину.
     На прощальном обеде присутствовала княжеская чета, фрауциммер и самое
избранное общество.  Увы, меж девиц и кавалеров не было обычной веселости,
так  как  не  одно солдатское сердце разрывалось при мысли,  что вот-вот и
придется оставить ту единственную,  ради которой стоило жить,  сражаться и
умирать; не одни ясные или темные очи девичьи застилались горькими слезами
оттого,  что милый уходит на войну,  под пули и  мечи,  к  казакам и диким
татарам... Уходит, и кто знает, вернется ли...
     Поэтому,  едва князь сказал свое слово,  прощаясь с  женою и  двором,
маленькие княжны в один голос жалобно запищали,  точно котята,  рыцари же,
как  более  твердые духом,  повск