арышню
увезти!  -  такой отваги я не ожидал, ибо полагал его горлопаном и трусом.
Ловкий-то  он  ловкий,  да  враль зато  превеликий,  а  у  таких людей вся
храбрость - языком молоть.
     - Какой ни есть,  а  княжну от разбойничьих рук спас,  и  ведь это не
шутка! - заметил пан Володыёвский. - На выдумки, как видно, он горазд, так
что обязательно сумеет с нею в безопасности от врагов оказаться.
     - Он ведь и  своей шкурой рискует,  -  заметил Мигурский,  после чего
обратился к Скшетускому: - Утешься же, товарищ наш милый!
     - Мы все у тебя еще дружками будем!
     - И на свадьбе погуляем.
     Зацвилиховский добавил:
     - Если он  за Днепр пошел и  узнал о  корсунском разгроме,  то,  надо
думать, сразу повернул к Чернигову, а значит, мы его по дороге нагоним.
     - За благополучное завершение всех горестей и  мытарств нашего друга!
- закричал Слешинский.
     Все  стали возглашать виваты в  честь пана  Скшетуского,  княжны,  их
будущих потомков и  пана  Заглобы,  и  за  этим  занятием прошла ночь.  На
рассвете протрубили "по коням". Войско двинулось на Лубны.
     Поход совершался быстро,  ибо  княжеские полки шли без обозов.  Хотел
было пан  Скшетуский с  татарской хоругвью вперед вырваться,  но  был  еще
слишком слаб,  так что князь держал его при своей особе,  желая к  тому же
отчет  получить  о  наместниковом  посольстве  на  Сечь.  Рыцарь  подробно
рассказал,  как ехал,  как набросились на него на Хортице и на Сечь увели,
только  о  препирательствах  с  Хмельницким  умолчал,  чтоб  не  выглядело
похвальбою.   Больше  всего  возмутило  князя  сообщение,  что  у  старого
Гродзицкого нету  пороха  и  что  поэтому  долговременной обороны  тот  не
обещал.
     - Упущение в  том непростительное,  -  молвил князь,  -  ибо фортеция
много бы  мятежу помешать могла и  урона нанести тоже.  Воин он первейший,
пан Гродзицкий,  подлинный Речи Посполитой decus et praesidium*. Почему же
он ко мне за порохом не послал? Я бы из лубенских запасов дал.
     _______________
          * украшение и щит (лат.).

     - Видно,   полагал,   что  великий  гетман  ex  efficio*  должен  был
позаботиться об этом, - сказал пан Скшетуский.
     _______________
          * по обязанности (лат.).

     - Видно, так... - сказал князь и умолк.
     Однако спустя мгновение заговорил снова:
     - Великий  гетман  -   воитель  старый  и  опытный,   но  слишком  уж
самоуверенный,  чем себя и  погубил.  Ведь он  мятеж этот недооценивал,  а
когда я к нему с помощью вызвался прийти,  отнесся к предложению моему без
особого жара.  Не хотел ни с кем славою делиться, боялся, что мне викторию
припишут...
     - Так и я считаю, - сказал серьезно Скшетуский.
     - Батогами намеревался он Запорожье усмирить,  и  вот что получилось.
Господь покарал гордыню.  Гордыня,  она ведь и всевышнему несносна. Гибнет
наша Речь Посполитая, и на каждом, похоже, есть грех за это...
     Князь говорил правду,  ибо тоже был не  без греха.  Не  так давно,  а
точнее,  когда была тяжба относительно Гадяча с Александром Конецпольским,
князь  вступил  в  Варшаву с  четырьмя тысячами людей,  каковым приказал в
сенаторскую палату ворваться и  всех рубить,  если принудят его  в  сенате
присягать.  А действовал он так,  тоже гордыню теша,  не желая,  чтобы его
заставляли присягать, слову княжескому не веря.
     Возможно,  вспомнил он сейчас этот случай,  ибо задумался и далее уже
ехал в молчании,  блуждая взором по широкой степи,  окружавшей большак,  а
может быть, размышлял он о судьбах этой вот самой Речи Посполитой, которую
любил всею своей горячей душою и для которой, казалось, наступал dies irae
et calamitatis.
     Пополудни показались  на  высоком  берегу   Сулы   округлые   маковки
лубенских  церквей  и  остроконечные  башни  над сверкающей крышей костела
святого Михаила.  Войско медленно входило в город,  и продолжалось это  до
самого  вечера.  Сам  князь  тотчас  отправился  в  замок,  где,  согласно
высланным заранее указам,  все имело быть  готово  в  дорогу;  хоругви  же
расположились на ночь по городским постоям, что оказалось делом непростым,
так как народу съехалось видимо-невидимо.  Узнав об успехах  восстания  на
Правобережье   и   опасаясь   брожения   среди  крестьян,  все  шляхетское
Заднепровье нагрянуло в Лубны.  Даже с далеких окраин  пришли  шляхтичи  с
женами,  домочадцами,  челядью, конями, верблюдами и целыми стадами скота.
Посъезжались княжеские комиссары,  подстаросты,  всевозможнейшие чиновники
шляхетского состояния,  арендаторы,  евреи - словом, все, против кого бунт
мог обратить свою ярость.  Казалось,  в Лубнах не  ко  времени  происходит
ежегодная  ярмарка:  тут  тебе  были  и  московские купцы,  и астраханские
татары,  которые,  направляясь с товаром на Украину,  задержались в городе
из-за  войны.  На  главной  площади стояли тысячи всевозможных повозок:  с
колесами,  связанными лозиной, с колесами без спиц, из одного куска дерева
выпиленными,   казацкие   телеги,  шляхетские  шарабаны.  Гости  познатнее
разместились в замке и на постоялых дворах,  мелочь же всякая и челядь - в
шатрах возле костелов.  По улицам пылали костры, на которых варилась пища.
Всюду, точь-в-точь в улье, была толчея, давка и стоял гул.