обширным познаниям по всяким частным и философским предметам мы найдем в трудах 
его, я верю, самое лучшее решение каждого вопроса, находящегося в связи с 
историей торговли или с системами политической экономии”. Таким образом, вскоре 
после смерти Смита его “Исследования” становятся настольной книгой выдающихся 
государственных деятелей. “Учение Адама Смита, – говорит Бокль, – очень скоро 
проникло в палату общин и, принятое некоторыми ее вождями, было выслушано с 
удивлением большинством, мнениями которого обыкновенно руководит мудрость отцов 
и которое не верит, чтобы можно было открыть что-либо неизвестное древним. Но 
такие люди тщетно сопротивляются натиску развивающегося знания”. Истина свое 
берет. Великие открытия Смита “год от году прокладывали себе дорогу все дальше 
и дальше, постоянно двигаясь вперед, никогда не отступая назад. Сначала от 
большинства отстало несколько умных людей; потом большинство обратилось в 
меньшинство, а наконец и меньшинство стало распадаться”.

По своему миросозерцанию Смит был
индивидуалистом.
Он без всяких “но” и “если” ставил на первом месте личность. Общество 
существует для человека, а не человек для общества. Из свободной деятельности 
отдельных людей создается наилучший общественный распорядок. Мотивом в 
экономической деятельности человека служит личная выгода; каждый старается 
действовать с наибольшей выгодой для себя, при наименьших пожертвованиях, и 
такой образ действия соответствует истинным интересам общества. Деятельность 
эта выражается в труде. На труде Смит и строит всю свою индивидуалистическую 
систему политической экономии. Труд и индивидуализм неразрывно связаны. Отымите 
у труда его внутренний импульс, лишите его индивидуальной окраски, и вы 
обратите его в каторгу, в подневольную, рабскую работу. Отсюда вытекает 
необходимость свободы, которая должна быть предоставлена индивидуальной 
деятельности, или труду как выражению этой индивидуальной деятельности в 
современных культурных обществах. Вокруг себя Смит наблюдал как раз нечто 
противоположное. Деятельность и труд были скованы тысячью различных цепей в 
угоду разным кастовым, сословным, групповым и даже единоличным интересам, 
прикрываемым по обыкновению соображениями общественной пользы. Естественно, 
Смит увидел, что вся задача его сводится к тому, чтобы разорвать эти цепи и 
освободить деятельность. Изолгавшемуся меркантилизму он противопоставил свой 
искренний “спрос и предложение”. Поэтому-то он говорит не о вмешательстве, 
которого было чересчур много, и притом совершенно некстати, а о невмешательстве.
 Но он не пошел за физиократами и не принял в руководство формулу “Laissez 
faire, laissez passer”. Он прекрасно понимал, что свобода индивидуальной 
деятельности требует в иных случаях вмешательства, так как иначе получается не 
свобода деятельности, а свобода насилия. Он понял совершенно правильно свою 
задачу. Закон “спроса и предложения” естественно является верховным началом в 
обществе людей, которые на первом плане ставят интересы материальные. Смит 
строил свои теории не для самоуслаждения и не для развлечения праздных умов, 
наконец, не из-за интересов науки для науки. Ему предстояло совершить великое 
дело. Ему некогда было развивать всесторонне свою теорию и доводить ее до 
мельчайшей отделки. Он останавливается только на выводах, которые необходимы 
для него в данную пору, для данного дела, предоставляя последующим мыслителям 
развивать и совершенствовать теорию, если она окажется истинной. И он совершил 
свое дело, – цепи распались. Выводы оказались правильными. Теория превосходно 
выдержала испытание. Сам ход вещей был за Смита. В самом деле, вскоре после 
выхода “Исследований” совершилась промышленная революция. Она опрокидывала все 
преграды, стоявшие на пути свободной индивидуальной деятельности, и 
государственным деятелям ничего не оставалось, как только поспешно убирать их. 
Новые порядки породили, однако, и новые явления. Некоторых из них Смит 
по-видимому вовсе не предвидел. А между тем это оказались весьма плачевные 
явления. Сначала под видом пауперизма, а затем рабочего или социального вопроса 
они обратили на себя всеобщее внимание в Западной Европе и приняли угрожающее 
положение. Как бы отнесся к ним Смит, не изменяя своим основным принципам, 
сумел ли бы он разрешить так называемый социальный вопрос на почве 
индивидуализма, бесполезно гадать. Но те, кто считает себя и кого считают 
обыкновенно за прямых продолжателей и последователей его, не сумели справиться 
с такой задачей. Впадая чем дальше тем больше в отвлеченное теоретизирование, 
они уклонялись все более и более от действительности и исполненное некогда 
жизненной правды учение своего первоучителя обратили в буржуазное доктринерство.
 Однако еще вопрос, признал ли бы сам Смит этих господ своими преемниками. 
“Сильное убеждение в сравнительной свободе Смита от ложных тенденций Рикардо и 
его последователей, – говорит Ингрэм, – навело на мысль новейших экономистов 
обратиться вновь к Смиту и уже от него вести всю последовательную нить 
экономического изучения”. В связи с индивидуализмом Смита находится и его
космополитизм.
Отвергая всякие стеснения для индивидуальной деятельности внутри общества, он 
отвергал их также и в международных связях. Промышленности и торговле нет дела 
до национальных особенностей; с развитием их разрушаются перегородки, 
разделяющие человечество, и все народы мало-помалу превращаются в одну 
человеческую семью. Так идут дела, если промышленность и торговля не насилуются 
в угоду каким-либо ложным теориям и частным интересам. Но меркантильная система 
была именно таким насилием. Поэтому она порождала не согласие и мир между 
народами, а вражду и войну. И здесь Смиту пришлось разрушать, а не создавать. 
Он не задавался целью доказать, каким образом на основе экономического 
космополитизма возникнет истинное братство народов. По обстоятельствам места и