Первые две обязанности не требуют особенных пояснений, и взгляды Адама Смита в 
этом отношении не представляют ничего характерного. Под третьего рода 
обязанностью он понимает главным образом облегчение
торговых связей
и
распространение образования в народе.
Почтовые дороги, мосты, судоходные каналы, гавани и тому подобные сооружения 
могут быть, по мнению Смита, “в большинстве случаев устроены таким образом, что 
они будут приносить достаточный доход для покрытия издержек, не обременяя собою 
общего государственного дохода; заведование ими центральное правительство не 
должно брать в свои руки, но и не должно предоставлять его отдельным лицам, 
которые по обширности предприятия скоро превратились бы в монополистов; самое 
лучшее – сдавать их в распоряжение особых общественных комиссионеров, 
доверенных, действующих под контролем местных властей. Затем Смит подвергает 
резкой критике деятельность современных ему торговых компаний, пользовавшихся 
громадными привилегиями и монополиями. Но наибольший интерес для нас 
представляют его рассуждения о народном образовании. Высшее и среднее 
образование, по мнению Смита, правильнее и полезнее всего было бы предоставить 
на усмотрение заинтересованных лиц, которые на свои средства должны содержать 
желательные для них заведения. Соревнование и здесь принесло бы свои 
благодетельные плоды. Он находит, что с тех пор, как училища и университеты 
стали содержаться за общественный счет, не только понизилась деятельность и 
старательность профессоров, но общество лишилось возможности иметь хороших 
частных учителей. “Устройство университетов и коллегий, – говорит он, – 
основано не на пользе слушателей, а на выгодах, или, вернее, неудобствах 
преподавателей. Оно имеет целью поддержать власть преподавателей при всех 
возможных обстоятельствах: как бы они ни держали себя, будут ли они исполнять 
свои обязанности добросовестно или пренебрегать ими, воспитанники в любом 
случае обязаны держать себя относительно них таким образом, как будто бы они 
вели свое преподавание с необыкновенными дарованиями и с полною 
добросовестностью. Устройство это предполагает со стороны преподавателей 
всевозможное благоразумие и беспримерную добродетель, а со стороны слушателей – 
крайнюю нерадивость и совершенное безрассудство. А между тем, я полагаю, не 
было примера, чтобы при добросовестном исполнении профессорами своих 
обязанностей студенты оказались нерадивыми. Никогда не может встретиться 
необходимости в понудительном посещении лекций, которые заслуживают внимания, 
как это подтверждается всюду, где лекции читаются хорошо”. Университеты, 
замечает Смит в другом месте, не только не идут вперед умственного движения, но 
они не спешат воспользоваться даже уже сделанными открытиями. “Многие из этих 
ученых корпораций предпочитали оставаться на вечное время как бы святилищами, в 
которых находили защиту и покровительство опровергнутые теории и устарелые 
предрассудки, изгнанные из всех закоулков мира”. Свою жестокую критику 
университетской системы, господствовавшей в Англии во второй половине XVIII 
века, Смит заканчивает следующими словами: “Если бы не существовало 
общественных заведений для образования, то не преподавалось бы ни одной науки, 
не принималось бы ни одной системы или курса воспитания, на которые не имелось 
бы требования в обществе, то есть которые не обусловливались бы необходимостью, 
полезностью или удобствами для данного времени. Частный преподаватель вовсе не 
нашел бы выгодным для себя при изучении какой-нибудь полезной науки ни 
руководствоваться устарелою и всеми признанною негодной системою, ни 
преподавать такие науки, которые принимаются вообще за сброд софизмов и пустой 
болтовни, бесполезной, педантичной. Подобные системы и подобные науки могут 
существовать только в заведениях, благосостояние и доход которых почти не 
зависят от их репутации и нисколько не зависят от того, как они исполняют свои 
обязанности. Если бы не существовало общественных заведений для воспитания, то 
молодые люди, окончившие самый полный курс учения, какой только возможен при 
настоящем состоянии общества, и окончившие его с полным успехом, не оказывались 
бы решительными невеждами во всем, что составляет предмет разговоров в обществе 
порядочных людей”. Иначе Смит смотрит на низшее народное образование. 
Разделение труда притупляет умственные способности работника. “Человек, вся 
жизнь которого проходит в исполнении небольшого числа простых приемов, 
результат которых тоже всегда, или почти всегда, одинаков, не может ни 
развивать своего рассудка, ни изощрять своего воображения на поиски средств 
устранить затруднения, которых вовсе не представляется; поэтому он, естественно,
 теряет привычку развивать или изощрять эти способности и доходит до такой 
степени тупости и невежества, какая только возможна для человеческой природы… 
Человек становится неспособным испытывать какое бы то ни было благородное, 
великодушное или нежное ощущение и, стало быть, слагать хоть сколько-нибудь 
истинное понятие о большей части самых обыденных явлений частной жизни. Что же 
касается великих интересов и великих дел своей страны, то он решительно не 
способен судить о них…” Как ни плачевно такое состояние, но к нему неизбежно 
приходит масса простого народа во всяком культурном обществе, если 
правительство не позаботится о предупреждении этого зла. Здесь невмешательство 
было бы большой ошибкой. У простого народа нет ни средств, ни досуга 
позаботиться о воспитании своих детей, нет, быть может, даже желания вследствие 
отупляющего влияния однообразного, беспрерывного труда. Поэтому государство 
должно прийти на помощь ему не только в силу частных интересов всей этой массы, 
но в силу своих собственных интересов. “Чем более будут развиты, – говорит Смит,
 – низшие классы народа, тем труднее они поддадутся обольщениям суеверия и 
фанатизма, составляющих между невежественными народами постоянный источник