наружность этого господина, потом рассказал всю его служебную карьеру, 
представляя даже в лицах некоторые эпизоды его жизни. Помню, что я хохотал, как 
сумасшедший, а он все это выделывал совершенно серьезно».

Осенью того же года Гоголь гостил в подмосковной у Аксаковых и там читал первую 
главу второго тома «Мертвых душ». Вот как рассказывает Сергей Тимофеевич об 
этом чтении: «18-го вечером Гоголь, сидя на своем обыкновенном месте, вдруг 
сказал: „Да не прочесть ли нам главу „Мертвых душ“? Сын мой, Константин, даже 
встал, чтобы принести их сверху, из своей библиотеки, но Гоголь удержал его за 
рукав и сказал: „Нет, уж я вам прочту из второго“. И с этими словами вытащил из 
своего огромного кармана большую тетрадь. Не могу выразить, что сделалось со 
всеми нами. Я был совершенно уничтожен. Не радость, а страх, что я услышу 
что-нибудь недостойное прежнего Гоголя, так смутил меня, что я совсем 
растерялся. Гоголь был сам сконфужен. Ту же минуту все мы придвинулись к столу, 
и Гоголь прочел 1-ю главу второго тома „Мертвых душ“. С первых страниц я увидел,
 что талант Гоголя не погиб, и пришел в совершенный восторг. Чтение 
продолжалось час с четвертью. Гоголь несколько устал и, осыпаемый нашими 
искренними и радостными приветствиями, скоро ушел наверх в свою комнату, потому 
что прошел час, в который он обыкновенно ложился спать, т. е. 11 часов“.
На просьбы Аксаковых прочесть и следующие главы Гоголь отозвался, что они еще 
не готовы, что в них многое надобно изменить. За это изменение он и принялся по 
возвращении в Москву. В начале следующего года он еще раз прочел Аксаковым 
первую главу, и они были поражены удивлением: глава показалась им еще лучше и 
как будто написана вновь. Гоголь был очень доволен таким впечатлением и сказал: 
«Вот что значит, когда живописец дает последнюю тушь своей картине. Поправки, 
по-видимому, самые ничтожные: там одно словцо убавлено, здесь прибавлено, а тут 
переставлено – и все выходит другое. Тогда надо печатать, когда все главы будут 
так отделаны». Оказалось, что он воспользовался всеми замечаниями, какие Сергей 
Тимофеевич сделал ему после первого чтения. Вторая глава привела Аксакова в 
положительный восторг. Он находил, что она еще выше и глубже первой, что Гоголь 
может выполнить ту свою задачу, о которой самонадеянно говорил в первом томе. В 
течение зимы Гоголь прочел 3 и 4-ю главы также одним только Аксаковым. Очевидно,
 весь том был у него готов вчерне, но он находил его недостаточно обработанным 
и отделывал его тщательно по главам и частям. В то же время он продолжал много 
читать, интересуясь преимущественно теми сочинениями, в которых описывалась 
Россия и какие-либо стороны жизни в России.
Зима 1849–1850 годов не прошла для здоровья поэта так благополучно, как 
предшествовавшая. Он сильно страдал от холода, опять явился у него упадок сил, 
зябкость, нервность, опять тянуло его погреться на южном солнце. Но теперь он 
уже твердо решил не покидать Россию и намеревался провести следующую зиму в 
Одессе. Весной он отправился вместе со своим знакомым, профессором киевского 
университета Максимовичем, в Малороссию на долгих. Езда на почтовых казалась 
Гоголю слишком дорогой, да и, кроме того, путешествие на долгих было для него 
как бы началом осуществления его давнишнего плана: он хотел объездить всю 
Россию по проселочным дорогам от монастыря к монастырю, останавливаясь отдыхать 
у помещиков. От Москвы до Глухова они ехали 12 дней; по дороге заезжали к 
знакомым и в монастыри, где Гоголь молился с большим умилением; в селах 
заслушивались деревенских песен; в лесу выходили из экипажа и собирали травы и 
цветы для одной из сестер Гоголя, занимавшейся ботаникой.

Лето Гоголь провел в Васильевке, опять в кругу родных, в заботах о саде и новом 
доме; осенью жил в Москве, а на зиму перебрался в Одессу. Здоровье его было все 
время довольно плохо: летняя жара расслабляла его, зима, даже в Одессе, 
казалась ему недостаточно теплой, он жаловался на морской ветер, на 
невозможность согреться. Впрочем, работа его подвигалась, и он уже начал в 
письмах намекать на скорое окончание ее. Из Одессы он писал Шевыреву, что 
следует предпринять 2-е издание его сочинений, так как после выхода 2-го тома 
«Мертвых душ» на них явится спрос, а поздравляя Жуковского с новым 1851 годом, 
он говорит ему: «Работа идет
с
прежним постоянством и хоть еще не окончена, но уже близка к окончанию». – 
«Покуда писатель молод, он пишет много и скоро. Воображение подталкивает его 
беспрерывно; он творит, строит очаровательные воздушные замки, и немудрено, что 
писанью, как и замкам, нет конца. Но когда уже одна чистая правда стала его 
предметом, и дело касается того, чтобы прозрачно отразить жизнь в ее высшем 
достоинстве, в каком она должна быть и может быть на земле и в каком она есть 
пока в немногих избранных и лучших, тут воображение немного подвинет писателя, 
нужно добывать с боя всякую черту».

Проведя весну в Васильевке, Гоголь, несмотря на сильную жару, вернулся среди 
лета в Москву с тем, чтобы скорее приступить к печатанью своего произведения. 
Но чем больше перечитывал и переправлял он его, тем более оставался недоволен 
разными частностями, тем более считал переделки необходимыми. В октябре 1851 
года он даже сказал жене Сергея Тимофеевича Аксакова, что не стоит печатать 
второй том, что в нем все покуда не годится и что надо все переделать. Впрочем, 
подобные мысли являлись у него, очевидно, редко, в минуты отчаяния и особенного 
недовольства собою. Вообще же он аккуратно каждый день проводил несколько часов 
за своим письменным столом, подготовляя к печати как полное собрание своих 
сочинений, так и второй том «Мертвых душ».
До сих пор осталось невыясненным, к чему клонились те бесконечные поправки,