вкусов и мучилась, не находя себе опоры в жизни. В этом душевном настроении она 
попробовала обратиться к религии и в ней искать утешения. Зиму 1843 года она 
провела в Риме, где жил и Гоголь. Он открывал перед ней все чудеса искусства 
вечного города, он заставлял ее любоваться древними развалинами и новыми 
произведениями живописи и скульптуры, с ней он снова обошел все свои любимые 
церкви и каждую прогулку по Риму кончал непременно собором Св. Петра, на 
который, по его мнению, нельзя было довольно наглядеться. При том душевном 
настроении, в каком находилась Александра Осиповна, она не всегда могла 
разделять его увлечение миром искусства, ее мысли были заняты другим. В Риме 
она вошла в кружок З.Волконской, князя Гагарина и других русских аристократов, 
ревностных католиков. Внешняя сторона католичества имела много привлекательного 
для артистической натуры Александры Осиповны; но Гоголь, глубже понимавший 
религию, удерживал ее от этого увлечения и старался направить внимание ее 
главным образом к общим основам христианского учения. Эти разговоры, жалобы 
Смирновой на неудовлетворенность жизнью, религиозные утешения, которые 
предлагал ей Гоголь, с одной стороны скрепляли более и более их дружбу, с 
другой – заставляли Гоголя все чаще и чаще уходить мыслью от всего земного в 
область духовно-нравственных вопросов. Он не оставлял работы над «Мертвыми 
душами», но теперь на первом плане стояло для него личное усовершенствование, и 
он все строже и строже относился как к самому себе, так и к своей работе. «Чем 
более торопим себя, тем менее подвигаем дело», – писал он. – «Да и трудно это 
сделать, когда внутри тебя заключился твой неутомимый судья, строго требующий 
отчета во всем и поворачивающий всякий раз назад при необдуманном стремлении 
вперед». – «Я знаю, что после буду творить полнее и даже быстрее: но до этого 
еще не скоро мне достигнуть. Сочинения мои, так сказать, связаны тесно с 
духовным образованием меня самого, и такое мне нужно до того времени внутреннее 
сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться на 
скорое появление моих сочинений».
Религиозное настроение и Гоголя, и Смирновой особенно развилось после зимы 
1843-44 годов, проведенной ими в Ницце. Там в это время была целая колония 
русских аристократов. Александра Осиповна не пренебрегала своими светскими 
обязанностями, посещала общество, была одним из украшений гостиной Великой 
княгини Марии Николаевны; Гоголь писал, гуляя на берегу моря, читал небольшому 
кружку знакомых «Тараса Бульбу», часто оживлял общество веселыми, остроумными 
разговорами; но все это была только внешняя сторона их жизни, главная же суть 
ее состояла в другом. Оставаясь наедине, они читали сочинения св. отцов церкви, 
вели бесконечные разговоры о разных душевно-нравственных вопросах, взаимно 
поддерживали друг в друге религиозное настроение. На Смирнову часто находили 
минуты безотчетной тоски, мучительного недовольства жизнью. Чтобы успокоить ее, 
Гоголь советовал ей заучивать наизусть псалмы и внимательно следил за 
исполнением этого совета. Каждый день после обеда должна была она отвечать ему 
заданный им отрывок одного из псалмов, и если она запиналась на каком-нибудь 
слове, он говорил: «не твердо», и отсрочивал урок до следующего дня. 
Свидетельницами и до некоторой степени участницами этой интимной жизни Гоголя и 
Смирновой были Виельгорские, проводившие эту зиму также в Ницце. После смерти 
Иосифа Виельгорского вся его семья относилась к Гоголю самым дружелюбным 
образом. Отец его, гофмейстер граф Михаил Юрьевич, принимал деятельное участие 
в судьбе Гоголя и не раз оказывал ему услуги своим влиянием при дворе; мать и 
сестры смотрели на него, как на родного. Семейство Виельгорских всегда 
отличалось набожностью и стремлением к мистицизму. Михаил Юрьевич был в 
последние годы царствования императора Александра Павловича одним из известных 
масонов, а жена его – ревностной католичкой. Луиза Карловна и ее две дочери, из 
которых старшая была замужем за известным писателем гр. Сологубом, окружали 
Гоголя атмосферой искренней дружбы и доверия. Благодаря своей способности 
наблюдать тайные движения души, «угадывать» людей, он скоро стал поверенным и 
матери, и дочерей. Они говорили с ним о всех неприятностях, советовались о всех 
домашних делах. Одна из дочерей поверяла ему невзгоды своей супружеской жизни, 
другую он руководил в выборе книг для чтения и в распределении занятий. Среди 
всех этих женщин Гоголь играл роль друга, советника, проповедника.
«Да благословит вас Бог, – писала ему несколько позднее Смирнова, – вы, 
любезный друг, выискали мою душу, вы ей показали путь, этот путь так 
разукрасили, что другим идти не хочется. На нем растут прекрасные розы 
благоуханные, сладко душу успокаивающие. Если бы мы все хорошо вполне понимали, 
что душа сокровище, мы бы берегли ее больше глаз, больше жизни, но не всякому 
дано почувствовать это самому и не всякий так счастливо нападает на друга, как 
я».
Стремление приносить пользу, жившее с самого детства в Гоголе, находило, таким 
образом, очевидно, осязательное удовлетворение: он видел, что его советы, его 
поучения и наставления ободряют, укрепляют, заставляют людей серьезнее 
относиться к своим обязанностям, разумнее устраивать жизнь. Он стал 
распространять свою учительскую деятельность на более широкий круг лиц: мать, 
сестры, а вслед за тем и многие знакомые (Аксаков, Языков, Анненков, Перовский, 
Данилевский, Погодин, даже Жуковский) получали от него письма, удивлявшие их 
своим проповедническим тоном, своею претензией заглядывать в душу, руководить 
чужие мысли и чувства.

В том душевном настроении, в каком находился в то время Гоголь, всякие чисто 
материальные заботы были ему особенно тяжелы. Он вел самый умеренный, простой 
образ жизни, нанимал недорогие квартиры, не позволял себе никаких излишеств ни 
в пище, ни в одежде; на одно только приходилось ему тратить много – на