которые считал безусловно вредными и подлежащими уничтожению, – то были 
сочинения энциклопедистов.
Из этого мы опять-таки считаем вправе заключить о добром отношении Платона к 
Новикову. Вряд ли он был вовсе не в состоянии понять мистических сочинений; 
скорее, он просто желал отклонить от себя приговор, могший так или иначе 
повредить Новикову.
Впрочем, мнению, высказанному архиепископом относительно рассмотренных книг, и 
не придали значения. Книги, признанные им вредными, были допущены к продаже; те 
же сочинения, которые он не пожелал понять, были признаны вредными и изъяты из 
обращения. Этому подверглось 6 сочинений мистического характера и, между прочим,
 сочинение Сен-Мартена “О заблуждении и истине”. В марте 1786 года граф Брюс 
получил из Петербурга указ о том, чтобы эти 6 сочинений, список которых 
прилагался, были “оставлены за печатью” и не допускались к продаже. С остальных 
же книг, подвергшихся описи, запрещение было снято.
Говоря о судьбе, постигшей издания Новикова, рассмотренные архиепископом 
Платоном, мы забежали несколько вперед. Нам предстоит теперь еще рассказать 
вкратце о событиях начала 1786 года.
Императрица Екатерина, вооружившись против мартинистов, решила действовать 
против них, что называется, везде и всюду. Не довольствуясь мерами официальных 
репрессий, которые она практиковала относительно Новикова, бывшего в ее глазах 
главою ненавистного ей общества, она задумала испробовать против мартинистов 
старое средство – сатиру. Екатерина снова начала писать комедии, в которых 
осмеивала суеверия всякого рода и изображала масонов обманщиками и лицемерами, 
эксплуатирующими доверие общества ради своей личной выгоды. В январе 1786 года 
она написала комедию “Обманщик”, которая была представлена на сцене эрмитажного 
театра. За этой комедией последовала другая – “Обольщенный”, – игранная и в 
эрмитажном, и в публичном петербургском театре в феврале того же года. В июле 
1786 года она написала комедию “Шаман Сибирский”. Все три комедии имели 
громадный успех и на сцене, и в продаже, когда они вышли в печати. Кроме того, 
они вызвали своим появлением в Петербурге массу сатир, эпиграмм и статей, 
направленных против мартинистов.
Зато в Москве комедии эти, кажется, на сцене играны не были и не нашли никакого 
отклика в московской журналистике. Выражая масонам свое негодование, высмеивая 
их, императрица в то же время продолжает посылать в Москву указ за указом, 
направленные против мартинистов вообще и против Новикова в частности. В конце 
января граф Брюс получает от нее опять два указа. Первым из них повелевалось 
подчинить Приказу общественного призрения все школы и больницы в Москве, кроме 
тех, которые имеют особые грамоты или привилегии или состоят в особом правлении,
 светском или духовном. Затем повелевалось осмотреть больницу, заведенную в 
Москве людьми, составляющими “скопище нового раскола”, осмотреть школы, 
заведенные ими, и наблюдать, чтобы впредь училища учреждались не иначе как под 
ведением Приказа, на основании общих законов, и чтобы в них “раскол, праздность 
и обман не скрывались”. Вторым указом повелевалось объявить Новикову, что 
типографии заведены для печатания полезных книг, а не сочинений, наполненных 
“новым расколом для обмана и уловления невежд”, и затем допросить его о 
причинах, побудивших его к изданию таких книг, и о целях его. Вероятно, в силу 
первого из этих указов обер-полицмейстер сделал осмотр помещения студентов в 
бывшем Шварцевом доме. Этот осмотр побудил Новикова и его друзей к такому шагу, 
который им впоследствии повредил. Как мы уже говорили, в Шварцевом доме 
помещалась тайная типография, состоявшая из двух станков для печатания 
масонских книг. Ввиду предстоящего осмотра дома оба станка были перенесены в 
типографию компании, а напечатанные здесь книги сложены ночью на подводы и 
отправлены на хранение в подмосковное имение князя Черкасского. Впоследствии 
они были перевезены оттуда к Новикову в Авдотьино, где и лежали до 1792 года.
По второму указу Новиков был допрошен в губернском правлении по вопросам, в нем 
обозначенным. Он показал, что печатал разные сочинения, получаемые от авторов и 
переводчиков с разрешения законной цензуры, имея в виду “приносить трудами 
пользу отечеству чрез распространение книжной торговли и честным образом 
получать законами не возбраненный прибыток”. Какие же из напечатанных у него 
сочинений “противны законам”, того он не знает, ибо “читал из них малое число, 
полагаясь на цензуру, которой он обязан был подвергать их по контракту своему с 
университетом”.
Вопросы, предложенные Новикову вместе с его письменными ответами, были 
препровождены в Петербург.
Кроме мартовского указа Брюсу о том, как поступать с книгами, отпечатанными у 
Новикова в университетской книжной лавке, у него были отобраны экземпляры шести 
запрещенных сочинений, уложены в короба, запечатаны и оставлены в его кладовой, 
причем с него была взята подписка о том, что он ни перепечатывать, ни продавать 
эти издания не будет. Тут Новиков сделал опять оплошность, много ему 
впоследствии повредившую. Производя у него в лавке обыск, губернский прокурор 
не догадался осмотреть книжный склад, где хранились между прочим и экземпляры 
сочинений, изъятых из продажи. Новиков же не только не заявил о них, но через 
некоторое время с ведома своих компаньонов сдал их на хранение книгопродавцу 
Кольчугину, который стал рассылать их по ярмаркам и продавать.
После всех случившихся неприятностей Новиков и товарищи его увидели очень ясно, 
что императрица сильно настроена против них и что дальнейшую деятельность надо 
продолжать очень осторожно. К этому времени “Типографическая компания” 
сосредоточивала уже в своих руках все дела как печатные и издательские в узком 
смысле слова, так и те, ведение которых принадлежало прежде “Дружескому ученому 
обществу”. Преследуя одни и те же цели и имея одних и тех же членов,