оказались тщетными: сенат воспользовался своим правом указывать консулам круг 
их занятий и отправил демократического консула в Заальпийскую Галлию для 
покорения племени саллувиев. Партия, таким образом, совершенно осиротела: из 
других ее вождей Папирий Карбон переметнулся к аристократии и так же энергично, 
как прежде нападал, теперь стал защищать ее, а Гай Гракх в качестве квестора 
находился в Сардинии при консуле Л. Аврелии Оресте.
Прежде, однако, чем уехать на место своего назначения, Фульвий доказал, что 
союзники могут смело рассчитывать хотя бы на нравственную поддержку его партии. 
К великому негодованию сената, консул предложил дать им право римского 
гражданства; но, видя с одной стороны ужас и гнев сената, с другой – неохоту 
народа, он до поры до времени отказался от своего проекта и уехал в Галлию.
Обманутые в надежде на быстрое улучшение своего положения жители одного из 
богатейших городов Италии, колонии Фрегеллы, решили силою добиться того, чего 
им не давали добровольно. Но раздоры среди самих колонистов – как всюду, и 
здесь происходила ожесточенная борьба между богатыми и бедными – дали римлянам 
возможность подавить восстание раньше, чем оно успело распространиться на 
другие города и племена. Среди граждан нашелся предатель – вероятно, из 
городской аристократии – некий Нумиторий Пулл, открывший претору Л. Опимию 
доступ в город. Восставшие были строго наказаны, их цветущий город разорен, и 
возле того места, где стояли Фрегеллы, основана колония римских граждан, 
Фабратерия.
Движение, таким образом, было подавлено, и лишь после долгого промежутка 
времени, лишь после трехлетней кровопролитной войны, сгубившей 300 тыс. человек,
 большей частью земледельцев, и надломившей последние силы италийского 
крестьянства, римский народ согласился сделать уступку, необходимость которой 
друзья его давно старались ему доказать.
Народ не поддавался этим убеждениям, и в этом заключается одна из главных 
причин гибели Гая Гракха.



Глава IV. Гай Семпроний Гракх

Хотя после мученической смерти брата Гай, вследствие своей молодости (он 
родился в 154 году), еще долго не мог и думать о занятии должности, сенат рано 
узнал в нем своего опаснейшего врага. Воспитанный так же тщательно, как брат, 
познакомившийся с идеалистической философией стоиков, он отличался от Тиберия 
большей энергией и большими способностями. Когда он впервые после гибели брата 
выступил на форум с защитой своего друга Веттия перед судом, народ пришел в 
“дикий”, как выражается его биограф, восторг от его страстного красноречия, и 
“оказалось, что другие ораторы в сравнении с ним лишь дети”. Уже тогда сенат 
мог убедиться, какая ему угрожает опасность, как только Гай добьется трибуната.
На время, правда, удалось устранить опасность: избранный в квесторы 126 года 
Гай был вынужден отправиться в Сардинию вместе с консулом Луцием Аврелием 
Орестом, и сенату ничего не стоило заставить его остаться в провинции и сверх 
годового срока; продлив консулу власть на год, он заставил и Гая остаться 
вдалеке от Рима: квестор не мог удалиться из провинции раньше консула. Но когда 
сенат и на третий год хотел повторить тот же маневр, Гай решительно отказался 
остаться в Сардинии и возвратился в Рим, зная отлично, что здесь его ждет 
обвинение за такое своеволие.
Но зато он мог сослаться на свои успехи в помнившей еще его отца провинции, где 
ему удалось приобрести симпатии подданных справедливостью и мягкостью своего 
поведения. Он гордо указывал на то, что из всего войска один он уехал из Рима с 
полными и возвратился с пустыми карманами, между тем как “другие, взявши с 
собою бочки, наполненные вином, привезли их назад наполненными серебром”. 
Провинциалы, отвыкшие за последнее время от такого поведения римских 
полководцев, наместников и чиновников, уже успели доказать ему свою 
благодарность: они добровольно преподнесли квестору зимние одежды для войска, в 
которых незадолго до того отказали самому консулу. Вместе с тем он указывал и 
на то, что вместо обязательных десяти лет военной службы он прослужил 
двенадцать и что закон сам по себе требует лишь годового пребывания квестора в 
провинции, где он пробыл два года.
Аргументы эти действительно оказали свое действие на цензоров, перед судом 
которых он должен был защищаться, и Гай был оправдан. Но враги, видя его 
решимость приняться теперь немедленно за прерванное дело брата, прибегли к 
очень удобному, бывшему уже тогда в ходу, средству обвинения в государственном 
преступлении. Обвинение при этом искусно было направлено на самый опасный пункт 
политической программы Гая: его обвинили в соучастии в восстании Фрегеллы, в 
возбуждении союзников вообще. Надеялись, вероятно, поставить его в ложное 
положение или к народу, или к союзникам, заставив его высказаться принципиально 
относительно положения последних в государстве и погубив его таким образом либо 
в глазах римской черни, враждебной эмансипации союзников, если он выскажется за 
последних, либо в глазах союзников, если он откажется от них или станет вилять.
К сожалению, мы в точности не знаем, как Гай выпутался из этого 
затруднительного положения: известно лишь то, что он сумел оправдаться и был 
признан невиновным. Весьма возможно, что он поставил вопрос на несколько иную 
почву, чем желали его враги, и, придерживаясь строго формальной стороны 
обвинения, доказывал и, разумеется, легко мог доказать, что никогда не думал 
возбуждать союзников к насильственным мерам, ни тем более к открытому восстанию.