собственным пальцем (т. е. своим духом) вечный закон честности — этим мы 
присоединены (приклеены) к Богу и сделаны едиными с Богом, в-третьих, душа 
посредничает между этими двумя, которая, как в республике, где партии 
раскололись, — должна присоединиться к той или другой стороне; она вольна 
выбирать, к которой стороне примкнуть. Если, отказавшись от плоти, она примкнет 
к партии духа, она сама станет духовной; если же она опустится к жадностям 
плоти, то она сама выродится в тело”. 
     Платон (в “Законах”, X) определяет душу как 
      “движение, которое способно самопроизвольно двигаться”. “Душа — наиболее 
древняя изо всего и начало движения”. “Душа была порождена раньше тела; тело 
более позднее и вторичное, так как, согласно природе, над ним правит 
властвующая душа”. “Душа, правящая всем, что движимо каким бы то ни было 
образом, правит точно так же небесами”. 
      “Поэтому душа руководствует всем в небесах, на земле и в море посредством 
своих движений, названия которых — хотеть, обдумывать, заботиться, советоваться,
 строить мнения истинные и ложные, находиться в состоянии радости, печали, 
уверенности, боязни, ненависти, любви, вместе со всеми такими первичными 
движениями, которые сопряжены с этими... будучи богинею сама, она всегда берет 
себе в союзники НОУС, бога, и дисциплинирует все правильно и удачно; но если 
она вместе с Annoia, а не nous — она во всем поступает наоборот”. 
     В этом изложении, как и в буддийских текстах, отрицательное 
рассматривается как сущностное существование. Уничтожение входит в эту же 
категорию. Положительное состояние есть сущностное бытие, но не проявление как 
таковое. Когда дух, по буддийской терминологии, вступает в нирвану, он теряет 
объективное существование, но сохраняет субъективное. Для объективного ума это 
есть превращение в абсолютное ничто; для субъективного — НИ-что, ничто, что 
можно было бы развернуть перед чувствами. 
     Эти довольно подробные цитаты были необходимы для нашей цели. Лучше, чем 
что-либо другое, они демонстрируют согласие между старейшими “языческими” 
философиями — которым “не помогал свет божественного откровения”, если 
применить любопытное высказывание Лебулэ в адрес Будды — и ранним христианством 
некоторых отцов. Как языческая философия, так и христианство, однако, обязаны 
своими возвышенными идеями о душе и духе человека и непознаваемом Боге буддизму 
и индусскому Ману. Нет ничего удивительного в том, что манихейцы утверждали, 
что Иисус был пермутацией Гаутамы; что Будда, Христос и Ману были одним и тем 
же лицом [528, т. I, с. 817], так как учения первых двух были тождественны. Это 
была доктрина старой Индии, которой придерживался Иисус, когда проповедовал 
полный отказ от мира и его тщеты, чтобы достичь Царствия Небесного, нирваны, 
где “люди не женятся и не выходят замуж, но живут подобно ангелам”. 
     Опять-таки, это была философия Сиддхартхи-Будды, которую проповедовал 
Пифагор, утверждая, что эго (????) было вечно с Богом, и что только душа 
проходила через различные стадии (индусские Рупа локи), чтобы достичь 
божественного превосходства; между тем как thumos возвращался на землю, и даже 
phren уничтожался. Таким образом, метемпсихоз был только последовательностью 
наказаний через небеса-прибежища (называемые буддистами — Зион)349 чтобы 
освободиться от внешнего ума, освободить ноус от phren или души, буддийской 
“Виньянаскандая”, того принципа, который живет, завися от кармы и сканд (групп).
 Именно последние, метафизические олицетворения “деяний” человека, добрых или 
плохих, после смерти его тела воплощаются, так сказать, и образуют свои многие 
невидимые, но неумирающие соединения, входящие в новое тело или, вернее, в 
эфирное существо, в двойник того, кем человек был морально. Именно астральное 
тело каббалиста и “воплотившиеся деяния” образуют новое чувствующее “я”, так 
как его Аханкара (эго, самосознание), данное ему верховным Владыкою (дыханием 
Бога), никогда не может погибнуть, ибо оно бессмертно per se как дух; отсюда 
страдания новорожденного “я”, которые длятся до тех пор, пока он не избавится 
от всех земных мыслей, желаний и страстей. 
     Теперь мы видим, что “четыре тайны” буддийской доктрины были так же мало 
поняты и оценены, как и “мудрость”, на которую намекал Павел и которая 
говорилась “между совершенными” (посвящеными), “мудрость мистерий”, которой 
“никто из архонов века сего не познал” [1 Коринф., II, 6, 7, 8]. Четвертая 
степень буддийской Дхианы, плод самадхи, ведущий к высочайшему совершенству, к 
Виконддхам — термин, правильно переведенный Бюрнуфом глаголом 
“совершенствовать” [307, c. 806] совсем неправильно понята другими, равно как и 
самим Бюрнуфом. Определяя состояние Дхианы, Сент-Илер аргументирует так: 
      “Наконец, достигнув четвертой степени, аскет больше не обладает этим 
чувством блаженства, как бы затемнено оно ни было... он также утерял всю память.
.. он достиг бесчувственности, такой близкой к нирване, как только можно... 
Однако, эта абсолютная бесчувственность отнюдь не является препятствием аскету 
в приобретении в этот самый момент всезнания и магических сил; это явное 
противоречие, о котором буддисты беспокоятся не более, чем о многих других” 
[529, 95]. 
     А зачем им беспокоиться, когда эти противоречия, по сути дела, совсем не 
являются противоречиями? Не пристало нам говорить о противоречиях в религиях 
других народов, когда противоречия в нашей собственной религии породили, кроме 
трех великих взаимоборствующих церквей — римской, протестантской и восточной, — 
еще тысяча и одну весьма любопытных меньших сект. Как бы то ни было, у нас 
имеется термин, применяемый к одному и тому же понятию буддийскими святыми 
“нищенствующими” и Павлом, апостолом. Когда последний говорит: “Чтобы 
достигнуть воскресения мертвых... не то, чтоб я уже достиг, или усовершился” 
(стал посвященным) [Филиппийцам, III, 11-14] — то он пользуется выражением,