живут в реках его крови и населяют его тело, как человек населяет землю. 
Достаточно здравого смысла (если он есть у наших схоластиков), чтобы понять, 
что окружающая бесконечность, которую мы называем пространством — беспредельное 
неосязаемое, отделяющее землю от луны и звезд, также заполнено свойственной и 
соответствующей ему жизнью. Не является ли явным абсурдом предположение, что 
жизнь, которая кишит вокруг каждого листочка, отсутствует в необъятном 
пространстве? Закон великого плана против потери даже одного атома; он не знает 
точки, где не дышала бы какая-то жизнь... Хорошо, тогда можете ли вы 
представить себе от такого пространства, которое будучи бесконечным пустое и 
безжизненное, пользы для существ вселенной меньше... чем от населенного места 
или кишащего жизнью шарика? Микроскоп показывает вам структуру листа; но не 
изобретена еще машина, могущая обнаружить более высокие и одаренные существа, 
несущиеся в безграничных воздушных просторах. Тем не менее между последними и 
человеком существует таинственное и страшное сходство... Но прежде, чем 
проникнуть через этот барьер, душа, которой вы служите, должна быть утончена 
сильным энтузиазмом и очищена от всех земных желаний... Пройдя такую подготовку,
 можно прибегнуть и к помощи науки, зрение можно сделать более тонким, нервы 
более чуткими, дух более живым и телесным, а стихию — воздушное пространство — 
пользуясь некоторыми секретами высшей химии, можно сделать более ощутимым и 
чистым. И это тоже не магия, как говорят легковерные; как я уже часто говорила 
раньше, магия (как наука нарушающая природу) не существует; это только с 
помощью науки можно контролировать природу. Так в пространстве существуют 
миллионы существ, не духовных в буквальном смысле, ибо все они имеют, как 
микроскопические животные, невидимые невооруженным глазом, какие-то 
материальные формы, хотя материя эта настолько деликатна, воздушна, утонченна, 
что она, как оболочка, как паутинка, облекающая дух... Тем не менее, в 
действительности эти расы сильно отличаются друг от друга... некоторые обладают 
большой мудростью, другие ужасно злобные; одни дружественные людям, другие 
благородные вестники между землей и небом... Среди обитателей порога есть одна 
превосходящая всех своей злобностью и ненавистью к своему классу; одна, чьи 
глаза парализовывали храбрейших и чья власть над духом возрастает 
пропорционально его страху” [26]. 
     Такова неполная зарисовка стихийных сущностей, лишенных божественного духа,
 данная одним из многих достойных доверия, знающего больше, чем он готов 
признать в лице недоверчивой публики. 
     В следующей главе мы постараемся объяснить некоторые из эзотерических 
рассуждений посвященных святилищ о том, чем человек был, что он есть и чем 
может стать. Доктрины, преподаваемые ими в мистериях — источник, из которого 
возникли Ветхий и частично Новый Завет, принадлежали к наиболее передовым 
понятиям о морали и религиозным откровениям. Пока их буквальное значение было 
предметом фанатичного поклонения низших классов общества, высшие классы, 
большинство из которых были посвященными, продолжали изучение их в 
торжественной тишине храмов и поклонялись единому Богу на Небесах. 
     Рассуждения Платона в “Пире” о сотворении первобытного человека и 
повествование о космогонии в “Тимее” мы должны воспринимать, как аллегорию, 
если мы можем воспринять это. Вот этот скрытый пифагорейский смысл в “Тимее”, 
“Кратиле” и “Пармениде”, и еще нескольких трилогах и диалогах, которые 
неоплатоники решили изложить постольку, поскольку позволяла им их теургическая 
клятва о сохранении тайны. Пифагорейская доктрина о том, что Бог есть 
универсальный разум, пронизывающий все сущее, и догма о бессмертии души 
являются ведущими чертами этих явно несовместимых учений. То благоговение и 
почитание, которое Платон оказывал МИСТЕРИЯМ, являются достаточной гарантией 
того, что он не позволит себе, чтобы неосторожность взяла верх над тем глубоким 
чувством ответственности, испытываемым каждым адептом. 
      “Постоянно совершенствуясь в прекрасных МИСТЕРИЯХ, человек только в них 
становится поистине совершенным”, — говорит он в “Федре”.209 
     Он не старался скрыть неудовольствие, что мистерии стали менее тайными, 
чем раньше, неуместное профанирование их делает доступными множествам. Он 
охранял их ревниво от всех, кроме наиболее старательных и достойных своих 
учеников.210 Хотя он упоминает богов на каждой странице, его монотеизм вне 
всякого сомнения, ибо основная нить его бесед показывает, что под термином боги 
он подразумевает группу существ более низкого уровня чем божества и на одну 
ступень выше человека. Даже Иосиф заметил и подтвердил этот факт, несмотря на 
свойственные его расе предрассудки. В своем знаменитом нападении на Апиона этот 
историк говорит [152, II, 1079]: 
      “Те из греков, кто философствует в соответствии с правдой, не совсем были 
невеждами... замечали они и холодную поверхность мифических аллегорий, за что 
они справедливо и презирали их... Платон, будучи задет этим, говорит, что 
необязательно допускать кого-то из других поэтов в “Республику”; после того, 
как он восхищался Гомером и лил елей на его голову, он вежливо отверг его, 
чтобы он в самом деле не разрушил своими мифами ортодоксальную веру, почитающую 
единого Бога”. 
     Тот кто может уяснить истинный дух философии Платона, едва ли будет 
удовлетворен такой оценкой его, какую предлагает читателям Джовитт. Он говорит 
нам, что влияние, которое оказал “Тимей” на потомков, частично обязано тому 
неправильному пониманию доктрин автора неоплатониками. Он хочет заставить нас 
поверить в то, что скрытый смысл, найденный ими в диалоге, “совершенно отличен 
от духа Платона”. Это равносильно тому, что Джовитт понимает, что собой 
представлял в действительности этот дух; тогда как критикуя его по этому 
вопросу, Джовитт показывает, что он совершенно не проник в его суть. Если, как