думали делать секрета. Вот что мы находим в одном старом труде об алхимиках — 
сатиру, кроме того, — от 1820 года, написанную в начале нашего века, когда 
новые теории о химическом могуществе воды едва находились в зачаточном 
состоянии. 
      “Немного света можно пролить, если сказать, что Ван Гельмонт так же, как 
и Парацельс, приняли воду за универсальный инструмент (агент?) химии и 
натуральной философии; и приняли землю за неизменную основу всего; что огонь 
они признали причиной всего; что семенные отпечатки они вложили в механизм 
земли; что вода, с помощью огня, растворяет и приводит в брожение землю, 
заставляя все произрастать, откуда и возникли первоначально животное, 
растительное и минеральное царства” [190, 85]. 
     Алхимики хорошо понимали эту универсальную мощь воды. В трудах Парацельса, 
Ван Гельмонта, Филалета, Пантатема, Тахениуса и даже Бойля “великие свойства 
алкахеста растворять и изменять все подлунные тела — за исключением только 
воды”, ясно изложены. И возможно ли поверить, что Ван Гельмонт, чья репутация 
была безупречна и чья великая ученость была общепризнана, стал бы со всею 
торжественностью объявлять, что он владеет этим секретом, если бы это было 
пустым бахвальством!149 
     В одной из недавно произнесенных речей в Нейшвилле, Теннесси, профессор 
Гёксли изложил определенное правило в отношении к достоверности человеческого 
свидетельства, как базиса в истории и науке, каковое правило мы с готовностью 
применим в данном случае. 
      “Невозможно”, — говорит он, — “чтобы на нашу практическую жизнь более или 
менее не влияли те взгляды, которых мы придерживаемся по отношению 
исторического прошлого. Одно из них — человеческое свидетельство в его 
разнообразных видах: все показания очевидцев, традиционные свидетельства из уст 
тех, кто были очевидцами, и свидетельства тех, кто изложили свои впечатления 
письменно или в печати... Если вы читаете “Комментарии” Цезаря, то, где бы он 
ни дал отчет о своих битвах с галлами, вы уделяете его сообщениям известную 
долю доверия. Вы принимаете его свидетельство по этому предмету. Вы чувствуете, 
что Цезарь не стал бы излагать этих сообщений, если бы он сам не верил в их 
правдивость”. 
     Мы не можем логически допустить, чтобы философское правило Гёксли 
применялось к Цезарю односторонне. Этот персонаж мог быть по своей природе 
правдивым и мог быть лжецом. А так как профессор Гёксли решил этот вопрос к 
собственному удовлетворению в пользу Цезаря, поскольку это касалось военной 
истории, то мы настаиваем, что Цезарь также является достоверным свидетелем по 
всему, что касается авгуров, предсказателей и психологических фактов. То же 
самое отношение должно быть и к Геродоту и к другим авторитетам древности: если 
они по своей природе не были правдивы, то им не следует верить и тогда, когда 
они повествуют о гражданских и военных делах. Falsus in uno, falsus in omnibus.
150 И одинаково, если они заслуживают доверия в предметах физических, то они 
должны пользоваться таким же доверием в делах духовных; ибо профессор Гёксли 
говорит нам, что человеческая натура — какая она была в старину, такая же и 
теперь. Разумные и сознательные люди не лгут ради удовольствия смущения или 
возмущения потомства. 
     Так как вероятность фальсификации со стороны таких людей была определена 
так ясно человеком науки, мы считаем, что у нас больше нет надобности обсуждать 
этот вопрос в связи с именами Ван Гельмонта и его блестящего, но несчастливого 
учителя, столь оклеветанного Парацельса. Делёз, хотя и находивший в трудах 
первого много “мифических, иллюзорных идей” (вероятно потому, что он не мог 
понять их), тем не менее приписывает ему обширные знания, “острое суждение” и 
признает, что принес миру “великие истины”. 
      “Он был первым”, — добавляет он, — “кто назвал воздушные флюиды газами. 
Возможно, что без него сталь не дала бы нового импульса науке” [191, т. I, с. 
45, и т. II, с. 198]. 
     Каким применением доктрины случайности мы могли бы открыть нечто подобное 
тому, что экспериментаторы, умеющие растворять и потом по-новому скомбинировать 
химические субстанции, что они, по общему признанию делали, — не знали природы 
элементарных субстанций и составляющих их энергий, а также растворителя или 
растворителей, которые могут дезинтегрировать, когда понадобится? Если бы они 
обладали репутацией только теоретиков, было бы другое дело, и наш аргумент 
потерял бы свою силу, но те открытия по химии, которые скрепя сердце, признаны 
за ними даже их злейшими врагами, — дают нам основание выражаться по этому 
поводу гораздо сильнее, чем мы в данном случае себе позволяем из-за боязни, что 
нас будут считать чересчур пристрастными. И так как настоящий труд, кроме того, 
обоснован на идее, что в человеке скрыта более высокая натура, что его 
нравственные и интеллектуальные способности должны быть судимы психологически, 
мы не колеблясь, снова подтверждаем, что раз Ван Гельмонт “со всею 
торжественностью” утверждал, что он обладает секретом алкахеста, то никакой 
современный критик не имеет права считать его ни лжецом, ни галлюцинатором до 
тех пор, пока не станет известно что-либо более определенное о природе этого 
якобы универсального растворителя. 
     “Факты — упрямая вещь”, — говорит А. Р. Уоллес в своем предисловии к 
“Чудесам современного спиритуализма”.151 Поэтому, так как факты должны быть 
нашими сильнейшими союзниками, мы их приведем в таком количестве, в каком 
древность и современность будет ими нас снабжать. Авторы “Невидимой вселенной” 
научно доказали возможность некоторых якобы психологических феноменов 
посредством вселенского эфира. Уоллес научно доказал, что весь каталог 
предложений, доказывающих обратное, включая туда софизмы Юма, несостоятелен,