эфира и в эфир же вернется; что изображения всех вещей неизгладимо на нем 
запечатлены. Что это есть склад всех зародышей или останков всех видимых форм и 
даже идей. Выходит, что как будто все это сильно подкрепляет наше утверждение, 
что какие бы открытия наука ни сделала в наше время, — наши “простодушные 
предки” опережали ее на многие тысячелетия. 
     На той точке, до которой мы теперь дошли, позиция, занятая материалистами 
по отношению к психическим феноменам, определилась полностью, и она такова, что 
мы можем с полной уверенностью утверждать, что если бы ключ к тайне эфира лежал 
бы свободно на пороге “пропасти”, то ни один из наших тиндалей не нагнулся бы, 
чтобы его поднять. 
     Какими робкими показались бы некоторым каббалистам эти экспериментальные 
попытки разрешить великую тайну вселенского эфира! Хотя то, над чем спекулируют 
рассудительные исследователи “Невидимой вселенной”, так далеко опережает 
что-либо сказанное современными философами, — для учителей герметической 
философии было обычной наукой. Для них эфир не был просто мостом, соединяющим 
зримую и незримую стороны вселенной, но по пролетам этого моста они смелыми 
шагами прошли путь, который ведет к тем таинственным вратам, которых 
современные мыслители или не хотят или не могут открыть. 
     Чем глубже становятся исследования современных исследователей, тем чаще 
они лицом к лицу сталкиваются с открытиями древних. Как только Эли де Боумонт, 
великий французский геолог, отваживается на какой-либо намек на земную 
циркуляцию в связи с некоторыми элементами в земной коре, он находит, что его 
опередили философы древности. Спрашиваем ли мы у выдающихся технологов, каковы 
недавние открытия по вопросу образования рудных залеганий. Мы слышим одного из 
них, профессора Стери Ханта, как он доказывает нам, что вода есть всеобщий 
растворитель, проповедуя таким образом доктрину, преподаваемую старым Фалесом 
более, чем дюжину веков тому назад — что вода есть начало всего. Мы 
прислушиваемся к тому профессору, с Боумонтом в качестве авторитета, как он 
излагает земную циркуляцию и химические, и физические феномены материального 
мира. В то время, как мы с удовольствием читаем, что он “не собирается 
признавать, что в физических и химических процессах заключается вся тайна 
органической жизни”, мы отмечаем с еще большим восхищением следующее честное 
признание с его стороны: 
      “Все же во многих отношениях мы приближаем феномены органического мира к 
феноменам минерального царства; и в то же время мы узнаем, что они настолько 
интересуются и зависят друг от друга, что мы начинаем постигать некую истину, 
находящуюся в основании понятий философов древности, которые распространяли на 
минеральное царство понятие жизненной силы, что заставляло их говорить о Земле, 
как о большом живом организме, и смотреть на различные изменения ее воздуха, 
воду и в ее скалистых глубинах, как на процессы, относящиеся к жизни нашей 
планеты”. 
     Все, что существует в этом мире, должно иметь свое начало. Но по части 
предубеждений у ученых дело зашло так далеко, что приходится удивляться, что 
даже и такую истину приходится относить к древней философии. Бедные честные 
первичные Элементы давно находятся в изгнании, и наши честолюбивые мужи науки 
бегут наперегонки — кто скорее добавит еще один элемент к только что 
оперяющемуся выводку свыше шестидесяти элементарных субстанций. Между ними в 
современной химии разгорается война по поводу терминологии. Нам отказывают в 
праве называть эти субстанции “химическими элементами”, ибо они не являются 
“изначальными принципами или самосущими эссенциями, из которых была построена 
вселенная” [156, с. 113]. Такие идеи, ассоциирующиеся со словом элемент, 
годились для “старой греческой философии”, но современная наука отвергает их; 
ибо, как говорит профессор Кук, “это неудачные термины”, и экспериментальной 
науке “нечего делать с какими-либо сущностями, за исключением только тех, 
которые можно видеть, нюхать и ощущать на вкус”. Науке нужно то, что можно 
подставить глазу, носу или рту! Остальное она предоставляет метафизикам. 
     Поэтому, когда Ван Гельмонт говорит нам, что “хотя однородная часть 
элементарной (неразложимой) земли может быть искусственно превращена в воду”, 
однако же он отрицает, “что это же самое может быть совершено одною только 
природою, ибо никакой агент природы не в состоянии преобразовать один элемент в 
другой”, выдвигая соображение, что элемент всегда должен оставаться тем же, — 
мы должны верить ему, если и не совсем невежде, то, по крайней мере, 
непродвинувшемуся ученику “заплесневелой греческой философии”. Живя и умирая в 
блаженном неведении о будущих шестидесяти трех субстанциях, что мог он или его 
старый учитель Парацельс достигнуть? Разумеется, ничего, кроме метафизических и 
сумасбродных спекуляций, облаченных в бессмысленный жаргон, общий всем 
средневековым и древним алхимикам. Тем не менее, при обмене мнениями, в самом 
последнем изо всех трудов по современной химии мы обнаруживаем следующее: 
      “Изучение химии привело к открытию замечательного класса субстанций, ни 
из одной из них никаким химическим процессом никогда не было произведено 
какой-либо второй субстанции, которая весила бы меньше, нежели исходная 
субстанция... никаким химическим процессом нельзя получить из железа субстанции,
 меньшей по весу; чем тот металл, который употреблялся для его производства. 
Одним словом, из железа мы не можем извлечь ничего другого, кроме железа” [156, 
с. 110-111]. 
     Кроме того, согласно профессору Куку получается, что “семьдесят пять лет 
тому назад люди не знали, что существует какая-либо разница” между 
элементарными и сложными субстанциями, ибо в старину алхимикам никогда не 
приходило в голову, “что вес есть мера материала, и что по этой мере никакой 
материал никогда не теряется; но наоборот, они воображали, что в таких