К.Г.Юнг 
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТИПЫ
Лекция, прочитанная на международном конгрессе по Образованию, Швейцария, 1923 
г. 
Известно, что с древних времен делались неоднократные попытки свести 
многочисленные различия между человеческими индивидуальностями к определенным 
категориям; с другой стороны, производились усилия сломать очевидное 
единообразие человечества заострением характеристик определенных типических 
различий. Не стремясь углубиться слишком глубоко в историю этих попыток, я 
хотел бы привлечь внимание к тому факту, что наиболее древние категоризации, 
известные нам, имеют свое происхождение в медицине. Наиболее важной из них была 
классификация, предложенная Клавдием Галеном, греческим доктором, жившим во II 
веке н.э. Он выделял четыре основных темперамента: сангвиник, флегматик, 
холерик и меланхолик. Идея, лежащая в основе такого деления, восходит к V веку 
до н.э., к учению Гиппократа о том, что человеческое тело состоит из четырех 
элементов: воздуха, воды, огня и земли. В соответствии с этими элементами в 
живом организме были обнаружены четыре субстанции: кровь, флегма, желтая желчь 
и черная желчь. Идея Галена заключалась в том, что сообразно с изменениями в 
пропорциях этих четырех субстанций все люди могут быть разделены на четыре 
класса. Те, у кого наличествует преобладание крови, принадлежат к типу 
сангвиников; преобладание флегмы относит к флегматическому типу; желтая желчь 
делает человека холериком, а черная желчь приводит к появлению меланхолического 
типа. Как показывает наш язык, эти различия в темпераменте выдержали испытание 
временем, хотя потребовалось много веков, прежде чем они были заменены 
физиологической теорией. 
Несомненно, именно Галену принадлежит заслуга в создании психологической 
классификации людей, просуществовавшей уже два тысячелетия, классификации, 
основанной на воспринимаемых различиях эмоциональности или аффективности. 
Интересно отметить, что первая попытка типологизации была связана с 
эмоциональным поведением человека, очевидно, потому что аффективность — 
наиобщая и наиболее впечатляющая черта поведения вообще. 
Однако аффекты ни в коем случае не являются единственным различительным знаком 
человеческой психики. Характеристические данные следует ожидать и от других 
психологических явлений; единственным требованием остается необходимость 
наблюдать и понимать другие функции не менее ясно и отчетливо, как и в случае 
аффектов. В предшествующие века, когда понятие «психология» в том виде, как мы 
понимаем его сегодня, отсутствовало, все остальные психические функции, кроме 
аффектов, были покрыты мраком неизвестности, да и сегодня для большинства людей 
они все еще едва различимы по своей тонкости. Аффекты же можно увидеть прямо на 
поверхности, и этого вполне достаточно людям, не имеющим отношения к психологии,
 в частности человеку, для которого психология его соседа не представляет 
никакой проблемы. Его удовлетворяет возможность наблюдать аффекты других людей 
— если же он их не видит, то другой человек оказывается для него психологически 
невидимым, поскольку, за исключением аффектов, он не может воспринимать ничего 
в сознании другого. 
Причина, по которой мы оказываемся способны обнаруживать другие функции помимо 
аффектов в психическом наших собратьев, заключается в том, что мы сами перешли 
от «непроблематического» состояния сознания к проблематическому. Если мы судим 
о других только по аффектам, то тем самым показываем, что наш главный и, 
возможно, единственный критерий — аффект. Это означает, что аналогичный 
критерий применим и к нашей собственной психологии, а последнее равнозначно 
тому, что наше психологическое суждение ни объективно, ни независимо, но 
пребывает в рабстве у аффекта. Данная истина вполне применима к большинству 
людей, и на ней основывается психологическая возможность смертоносных войн и 
постоянная угроза их рецидивов. И так должно быть всегда, пока мы судим людей 
«другой стороной» своих собственных аффектов. Я называю такое состояние 
сознания «непроблематичным», потому что оно с очевидностью никогда не станет 
проблемой, как таковой. Оно станет проблемой только когда возникнет сомнение: а 
могут ли аффекты, — включая и наши собственные аффекты, — предложить 
удовлетворительную основу для психологических суждений. Мы всегда склонны 
оправдывать самих себя, когда кто-нибудь делает нас ответственными за 
какое-либо эмоциональное действие, говоря, что мы поступали так из-за вспышки 
аффекта и что обыкновенно мы вовсе не такие. Когда это касается нас самих, то 
мы рады объяснить сам аффект как условие, оправдывающее низкую ответственность, 
но неохотно делаем то же самое по отношению к другим. Даже если это и не очень 
поучительная попытка в оправдании своего любимого эго, тем не менее существует 
нечто, положительное в чувстве оправдания таких извинительных состояний: это 
попытка отделить себя от своего собственного аффекта, а следовательно, и 
личность своего собрата от его аффекта. Даже если мое извинение есть всего лишь 
увертка, оно тем не менее является попыткой бросить сомнение на ценность 
аффекта, как единственного показателя личности, и обратиться к другим 
психическим функциям, которые характеризуют личность точно так же, если не 
более, нежели аффект. Когда человек судит о нас по нашим аффектам, мы легко 
обвиняем его в недостатке понимания или даже в несправедливости. Но это 
обязывает нас не судить и других за их аффекты. 
С этой целью первобытный, далекий от психологии человек, относящийся к своим и 
чужим аффектам как к единственному существенному критерию, должен развить 
проблематическое состояние сознания, в котором ценными признаются и другие 
факторы кроме аффектов. В таком .проблематическом состоянии может образоваться 
парадоксальное суждение: «Я и есть этот аффект» и «этот аффект — не я». Данный