полная цена большинству была и остается недоступной, – но и там спальная палата 
на четверыхвосьмерых и питание во все той же «отравиловке».
      Если шудра заболеет, он идет в очередь из полусотни человек в бесплатную 
поликлинику, и после двухтрех часов ожидания его в течение 5 минут осмотрят, 
выпишут рецепт и выставят за дверь с возгласом: «Следующий!». О систематическом 
медицинском наблюдении не может быть и речи. Если шудра заболеет серьезно – его 
кладут в бесплатную больницу примерно на тех же условиях, что и в дом отдыха 
(палата на 4, 8, 12 и даже 24 койки, «отравиловка» и пр.).
      Наконец, когда шудра умрет (а он обычно не особенно долго заживается на 
этом свете), начинаются бесконечные мучения с его похоронами. Его хоронят на 
«обычном» кладбище, подальше от города, куда потом трудно будет ездить 
ухаживать за могилой. При этом каждый шаг – от обязательного свидетельства о 
смерти до опускания гроба в землю – оплачивается по нарастающей все более 
крупной купюрой, для чего в каждой семье долгими годами копится специальный 
денежный фонд. Мучения на похоронах сопоставимы по своей огорчительности только 
с мучениями матери в «обычном» родильном доме, где болезнетворные микробы 
(такие родильные дома обычно заражены стафилококком) успешно соперничают с 
привычной грубостью обслуживающего персонала.
      За время, прошедшее после крушения Советского Союза, в плачевной участи 
шудр, которые вместе с низшими слоями брахманов и вайшиев составляют 
подавляющее большинство (от 2/3 до 3/4) населения во всех республиках бывшего 
СССР, произошло только одно существенное изменение. Оно связано с быстро 
прогрессирующим расслоением советского общества. Меньшинство выбилось на 
положение средних слоев вайшиев, а несколько процентов – даже на положение 
средних слоев кшатриев. Для подавляющего большинства и без того незавидные 
условия жизни резко ухудшились и продолжают ухудшаться из месяца в месяц, что 
чревато социальным взрывом. Теперь для нуждающихся не осталось никаких надежд 
на улучшение жилищных условий, скудное питание становится еще более и все более 
скудным, а выход из строя куртки, пальто, брюк, ботинок – целая катастрофа, 
потому что покупка одежды равноценна, по меньшей мере, месячной зарплате.
      Жизнь настоящего (сравнительно высокопоставленного) кшатрия отличается от 
жизни шудры, как небо от земли.
      Вопервых, его поселяют в доме с улучшенной планировкой. Это означает 
отдельную квартиру с более просторными комнатами по числу членов семьи плюс 
нередко еще одна общая, плюс дача за городом. Никаких перебоев с водой, 
электричеством, отоплением. Даже в доме заурядного кшатрия это – чрезвычайное 
происшествие, влекущее за собой суровое наказание для обслуживающего персонала. 
А уж в доме Брежнева, Горбачева, Ельцина и любого областного сановника такое 
происшествие намного менее вероятно, чем в Белом доме президента США.
      Вовторых, его кормили в специальной столовой (которая так и называлась – 
«спецстоловая»), а его семью – такими же экологически чистыми продуктами и тоже 
по символическим ценам из «специального заказа» в особом магазине, недоступном 
для прочего населения. Высшим кшатриям продукты доставляли прямо на дом, 
средние кшатрии получали их безо всякой очереди. Для производства таких 
продуктов имелись специальные «совхозы» с улучшенной агротехникой. Рассказывают,
 что одна мама – (жена кшатрия) очень возмутилась, когда узнала, что ее ребенку 
дали бутерброд с «обычной» колбасой. «Ведь это же колбаса для населения!» – 
гневно закричала она, подразумевая, что аристократия к населению не относится.
      Втретьих, его одевали и обували в специальном магазине и ателье 
(«спецмагазин», «спецателье») по льготным ценам и высшего качества, 
преимущественно из импортного. Поэтому он отличается от шудры не только 
откормленностью и высокомерием, но и просто одеждой – примерно так же, как 
маркиз в расшитом золотом камзоле от бедняка в лохмотьях.
      Вчетвертых, он – и преимущественно только он – проводил отпуск в 
санатории или доме отдыха, в палате на двоих с женой, питаясь в «спецстоловой», 
и все по льготным ценам. Именно он в первую очередь получал возможность 
«загранкомандировки» – самого ценного в глазах советского человека, потому что 
можно задаром не только посмотреть на жизнь в цивилизованной стране, но и 
накупить одежды на сумму, равную по меньшей мере его годовой зарплате, не 
говоря уже об уникальной возможности практически даром привезти видеомагнитофон 
или даже автомашину. И все – за государственный счет.
      Впятых, если он заболеет, его кладут в «спецбольницу», в одноместную 
палату, с питанием как в лучшем ресторане. Его жена, взрослая дочь, подросшая 
внучка рожают в «спецроддоме», безо всяких стафилококков, с потрясающей 
предупредительностью обслуживающего персонала. А когда он умирает – его хоронят 
за государственный счет на «спецкладбище», либо на «спецучастке» лучшего 
кладбища города, с надежным уходом за могилой.
      Вшестых, его ребенок и дети его подросших детей идут не в «обычный» 
детсад, презрительно прозванный «камерой хранения детей», а в «спецдетсад», с 
бассейном и искусственным солярием, с хорошим питанием и намного меньшим числом 
детей в группе, т.е. с лучшим воспитанием и уходом за ребенком. Затем они 
пойдут в «спецшколу», учрежденную в каждом городе специально для детей 
«высокого начальства» (в Москве таких школ несколько), где собраны лучшие 
педагоги и созданы лучшие условия для поступления в университет. Затем они 
наверняка поступят в университет безо всякого конкурса, просто по звонку 
«сверху». И, наконец, они получат гарантированную синекуру, квартиру, дачу, 
автомашину – все, как у родителей. И ни один из них не будет забит насмерть в 
казарме, ни один не погибнет в Чечне или на других сегодняшних полях сражений, 
между республиками бывшего СССР, ни одна жена кшатрия не выйдет на 
многотысячную демонстрацию солдатских матерей с портретом сына в траурной рамке