религии,  неизменная естественная нравственность,
нравственность, созданная для человека, может только выиграть  от разрушения
морали  неопределенной, противоречивой, произвольной,  подчиненной  прихотям
самых честолюбивых, жадных и корыстных людей.
     Нравственность  святых,   как  мы  уже  сотни   раз  доказывали,-   это
нравственность  опасная,   неосуществимая   и  совершенно  бесполезная   для
общества.
     Еще  чаще  нравственность святых является убийственной, бесчеловечной и
пагубной для рода человеческого.
     Нравственность мудреца всегда одна  и та же, она постоянно предписывает
нам трудиться для  своего собственного благополучия, а разум показывает нам,
что это  благополучие  может  быть прочным лишь тогда, когда оно основано на
благосостоянии, которое мы доставляем себе подобным.
     Легко поэтому понять,  что для  того, чтобы  получить  представление  о
подлинной  нравственности,  надо  почти   всегда  отказываться  от  пагубных
принципов  религии,  которая,  заменяя  разум  верой, никогда  не  позволяет
человеку  следовать  указаниям природы и  даже  предписывает  ему  постоянно
бороться против нее. Добрый христианин должен сам себя ненавидеть, он должен
противиться самым законным  своим наклонностям. Он должен остерегаться всего
того, что может отвлечь его от его причудливых бредней. Он должен порицать в
себе нежность  к окружающим его  существам. Он должен ненавидеть всех тех, у
кого  он  предполагает  наличие  взглядов,  оскорбительных  для его религии.
Отсюда   ясно,   что   христианин,   старающийся   создать  себе  счастливое
существование,  привязанный   крепко   к  жене,  детям,   родным,   друзьям,
снисходительный   к   чужим  ошибкам,-такой  христианин,  повторяю,  был  бы
человеком непоследовательным, которого природная доброта характера заставила
отказаться от принципов христианской морали.
     Евангельская мораль-единственная,  которая может нравиться верующим. Их
священники  другой им не дают. При той постоянной  неуверенности, в  которую
эта  мораль  повергает  их  на  каждом  шагу, им  приходится  обращаться  за
разъяснениями  к священникам,  чтобы удалить  сомнения,  обильно возникающие
каждый миг  в  умах верующих. Впрочем,  эта текучая и  противоречивая мораль
становится удобной для большинства людей. Они всегда находят в ней основания
для оправдания того поведения, которое им больше всего подходит.
     Особенно  христианская  мораль удобна, по-видимому, для  людей желчных,
завистливых, мстительных, честолюбивых и злобных, то есть людей с несчастным
характером.  Они  всегда найдут в евангельской  морали основания и предлоги,
чтобы  дать  волю взрывам своего темперамента. Они видят, что Библия все это
освящает,  что  у святых это получает почетное наименование "рвения",  и они
убеждены, что это может сделать их угодными богу. Что может быть удобнее для
честолюбивого обманщика, чем найти в "священном" писании разрешение нарушать
свои обязательства и  нападать на государства  нечестивых соседей? Что может
быть  приятнее для богослова, ревнивого  к своему противнику или  сопернику,
чем объявить его еретиком? Что может быть выгоднее для набожного мужчины или
женщины, чем иметь возможность вредить врагам  и  поносить  их злословием  и
клеветой, оправдывая  это священным словом  "рвение"? Если набожность  имеет
свои  неприятные  стороны,  то  она  дает  и  наслаждение:  она  часто  дает
возможность верующему свято вонзить кинжал в сердце врага.
     Вообще служители  религии очень  легко  приспособляются  к  страстям  и
порокам   верующих.   Ввиду   извлекаемых   отсюда   выгод   они   проявляют
снисходительность   к  самым  вредным  наклонностям,  которые  они  называют
"слабостями" и объявляют следствиями  "немощности человеческой". Духовенство
все прощает тому, кто обнаруживает глубокую набожность.
     Что  еще  требуется,  чтобы  оценить  мораль,  дающую   стольким  людям
возможность удовлетворять свои самые порочные наклонности и дать простор - с
соизволения  самого  божества  -  своим  дурным настроениям,  прирожденным и
благоприобретенным?  Отнимите  у желчного  святоши  мораль, позволяющую  ему
удовлетворять свой мрачный и злобный нрав,  и он перестанет быть святым.  Он
будет играть в  обществе роль  просто гнусного  и  презренного человека.  Он
станет тогда предметом жалости или ненависти. Он и сам будет стыдиться своей
злобы и бесполезности.
     Для   подавляющего  большинства   христиан   не   существует   истинной
нравственности.  Под  влиянием  наставлений  вождей  у  христиан  мало   кто
осмеливается   размышлять  о  человеке,  чтобы   установить   его  подлинные
обязанности  по отношению к себе  самому  и к другим. Немногие люди на земле
дают  себе  труд мыслить  самим.  Большинство  находит,  что  гораздо  проще
предоставить другим  тяжелую обязанность мыслить. В результате регулирование
нравственности  поручено прихоти  сословия  людей,  которые  во все  времена
существовали лишь при помощи обмана,  сказок, чудес  и  лжи. Моралисты этого
сорта никогда не были расположены просветить тех, кто сделал их властителями
дум. Они  старались  лишь поразить  своими  химерами,  напугать  призраками,
нагрузить  обрядами, покаяниями  и церемониями, полезными и прибыльными  для
них самих,  удивить ложными добродетелями.  Толпа  восхищалась  всеми  этими
выдумками,  так  как она  никогда ничего  в них  не  понимала.  Она послушно
подчинялась  всем этим  прихотливым предписаниям, потому что вообразила, что
легко  сумеет   угодить  богу,  подчиняясь   обязанностям,   требующим  лишь
покорности и послушания.  Словом, каждому казалось, что он может быть добрым
христианином, не  давая себе труда размышлять  и приобретать какую бы то  ни
было реальную добродетель.
     Для большинства людей религия-чисто машинальное занятие,  которое они с
самого начала привыкли р