ключать,  что   мы  должны   любить  все  существа,
принадлежащие  к  нашему  роду.  Мы  должны дарить  свою  нежность, согласно
наставлениям  духовенства, лишь тем, кто мыслит, как  духовенство.  Еретики,
раскольники,  неверующие не  относятся к  нашим ближним.  Бог был  бы  очень
недоволен,  если  бы  мы проявили к ним любовь. Любовь требует, чтобы  мы их
ненавидели, мучили, даже истребляли ради величайшего блага  их души. Словом,
она требует, чтобы мы  вооружились святой жестокостью против тех, кого  наши
священники  объявляют   врагами   бога.   Отсюда   ясно,   что   любовь-мать
рвения-добродетель, благодаря которой церковники выдвигались в святые.
     Любовь  требует, далее,  чтобы мы  творили милостыню, то  есть чтобы мы
щедро жертвовали священникам, вручили им по крайней мере часть наших тленных
богатств, с тем чтобы они распорядились ими таким способом, какой они найдут
наиболее удобным для приобретения  нами  нетленных богатств в ином  мире.  А
пока это дает им возможность сохранить  в этой жизни власть,  блеск  и  силу
духовенства. Ведь  на него  возложено  распределение милостыни, которую  оно
использует отчасти для собственных надобностей, отчасти  для раздачи бедным,
отчасти  для украшения храмов господних,  а это всегда доставляет служителям
алтаря либо власть, либо честь, либо выгоду.
     Наконец,  добродетелью,  чрезвычайно необходимой для христиан, то  есть
весьма  полезной для их наставников,  которые  сами ей не  следуют, является
смирение.  Ничто  так тщательно не подчеркивается  в  евангелиях и  писаниях
основоположников  христианской  религии,  как  эта  важная  добродетель, без
которой вера, служащая опорой духовенству, сама не могла бы удержаться. "Бог
противится гордым  и  дарует  свою благодать смиренным". Во  всяком  случае,
очевидно,  что  надо  много смирения,  чтобы обрести  благодать  веры  - это
настроение, не  позволяющее  что  бы  то  ни  было подвергать  критике,  эту
набожную   покорность,   мешающую   рассуждать,   это   святое   ослепление,
заставляющее закрывать глаза  на противоречия, могущие  встретиться в учении
духовных учителей,  наконец,  ту "духовную  нищету",  за  которую  наследуют
царство  небесное.  При   помощи  смирения  вероучители   имеют  возможность
навязывать нам те или иные церемонии, обряды, распоряжения, догмы, таинства,
толкования, которые они  считают выгодными в данное время для их интересов и
которых  никто  никогда не смеет  ослушаться. По их  мнению,  гордыня всегда
губит людей и вызывает неверие. Верно, пожалуй, что люди,
     у  которых достаточно гордости, чтобы следовать совету здравого смысла,
потеряны для духовенства.
     Покорное, ни о чем не любопытствующее невежество - неизбежный результат
смирения,  которое  проповедуют  христианам.  Поэтому мы  видим,  что  наука
осуждена  и осмеяна,  а  нищета духа  рекомендуется  евангелием, апостолами,
отцами  церкви  и всеми  их последователями. Знание, говорит  святой  Павел,
внушает  гордость,  только  любовь  просвещает.  Руководствуясь  такого рода
заповедями, служители религии  добились того, что погрузили народы в течение
многих  веков  в ужасающее варварство. В течение почти тысячи лет у уристиян
было науки не больше, чем у дикарей. Религиозная система
     до того  поработила их  дух,  что  они  не  смели  дать себе  волю.  Не
довольствуясь  тем,  что  препятствовали  совершенствованию  нравственности,
богословы   постоянно    ставили   преграды    успехам   физики,   политики,
юриспруденции,  философии.  Самые   великие   умы,   скованные  собственными
предрассудками  или  напуганные  предрассудками  других,  не смели  свободно
мыслить и вынуждены были  под страхом подвергнуться преследованиям лгать или
делать  невероятные усилия, чтобы  ввести свои системы в рамки нелепых часто
понятий, принятых богословием.
     C другой  стороны,  если смирение  столь необходимо для  христиан, оно,
казалось бы, точно  так же необходимо  для их учителей. Во всяком случае, от
них  можно  было  бы  требовать достаточно  смирения,  чтобы  они  допускали
возможность ошибок в своих построениях и метафизических гипотезах, чтобы они
отказались  от  жестокой  самонадеянности,  внушающей  им,  что  только  они
натолкнулись на  истину,  что  надо преследовать  и убивать тех,  кто  лишен
привилегии видеть вещи такими же глазами.
     Таковы  те   добродетели  которые  весьма  старательно  предписывают  и
проповедуют  наши  священные  витии.  Они   называют   их  по   преимуществу
"богословскими" или "христианскими" - надо полагать, потому, что они полезны
христианским богословам. Почти все прочие христианские совершенства являются
производными  от   этих  основных   добродетелей  и  находятся  в  прямой  и
необходимой  связи с ними. Таковы  самоотречение, точное соблюдение обрядов,
которые наши священники  считают  делом  благочестия, покаяние, воздержание,
церемонии,  посредством которых церковь, по-видимому, хочет узнать, до каких
пределов  может доходить терпение, легковерие,  нищета духа ее детей.  Сюда,
наконец, относится  и рвение- добродетель, неизвестная язычникам. Но, как мы
видели,  благодаря  ей  утвердилось  христианство,  а  ее  служители  сумели
заставить королей и народы стать рабами их страстей. Эта добродетель  всегда
выражалась в том, чтобы мучить, ненавидеть,  огорчать и  тревожить людей  во
имя любви к их душам и неустанных забот об их спасении.
     Правда, наши богословы часто говорят нам о "просвещенном" рвении, или о
рвении  "согласно со знанием", которое якобы крайне необходимо  верующим,  и
бранят  рвение слепое, потому что  оно часто становится очень опасным. Но  в
сущности  рвение  "просвещенное",  "согласное  со  знанием", так  же  трудно
понять, как и "просвещенную набожность", о которой мы уже говорили.
     В самом деле, в чем  состоит знание набожного  человека?  Где может  он
почерпнуть знание, способное просветить его рвение?  Ведь к указаниям разума
религия не  позволяет ем