на  которой были  изображены  четыре  райские птицы,  а  по  краям  сверкали
небольшие яркие  геммы. На  красавице была свободная пурпурная  мантия,  под
которой  виднелось   еще  более  нарядное  одеяние,  украшенное  вышивкой  и
серебряной  бахромой;  верхняя  мантия   была  скреплена  на  груди  золотой
брошью-застежкой.  Еще  на  деве  красовалась  длинная  туника с  капюшоном,
позволяющим  свободно  покрывать  голову. Она была  из зеленого шелка,  и ее
украшала  вышивка красными и золотыми нитями; рукава туники были схвачены на
запястьях золотыми и серебряными браслетами дивной красоты, так что видевшие
ее  еще издали замечали  сияние  зеленого шелка и золота. На  голове  у  нее
красовались две витые косы золотистых волос, каждая из которых была сплетена
из четырех  косичек, и на конце каждой из них  сверкало по золотому  шарику.
Рядом с красавицей стояла девушка-служанка, помогавшая ей распустить волосы,
ибо та собиралась мыть голову и  как  раз  продела  руки  в короткие  рукава
накидки.  Руки у  девы  были ослепительно белыми,  словно  снег, выпавший  с
вечера, а щечки сияли румянцем, словно цветы наперстянки. Зубки у  девы были
мелкими  и  сверкали, словно жемчужинки. Очи  ее сияли голубизной, словно то
были не очи, а гиацинты. Губы  ее были розовыми и  нежными; белою и атласной
была кожа на плечиках девы. Мягкою  и упругой была  кожа у ней на запястьях;
пальчики были длинными и ослепительно белыми, а ноготки розовели и сверкали,
словно жемчужины. Шея  у девы была белоснежной, как пена  морская; длинной и
стройной была  она  и лоснилась,  как шелк. Белыми  и округлыми  были колени
красавицы,  а лодыжки - прямыми,  словно плотничья линейка.  Ножки красавицы
были стройны и белы, как пена морского прибоя; очи  так  и сверкали, а брови
были  ночи  черней и  переливались  муаровой чернью, словно панцирь жука. Не
бывало  на свете  девы  прекраснее, чем она, и более достойной чистой любви;
стоило  только увидеть  ее, как все тотчас  понимали, что  она  -  из  их же
созданий, что обитают в курганах или пещерах фей". Король тоже пленился  ею,
взял ее в жены, и увез с собой в Тару.
     Случилось так, что у короля был брат по  имени Эйлилл. Увидев Этэйн, он
был настолько поражен, что в  нем вспыхнула непреодолимая  страсть;  он даже
заболел от любви и был близок к смерти. Как раз в это время Эохаидх совершал
свой королевский обход всей Ирландии. Уезжая, он  оставил брата - о причинах
его  болезни он  даже не  догадывался -  на  попечение  своей  жены,  Этэйн,
приказав ей ухаживать за  больным, а если тот  скончается - похоронить его с
подобающими  почестями  и воздвигнуть на его могиле резной камень с памятной
надписью. Этэйн поспешила к брату короля. Она  спросила  его  о  причине его
внезапной  болезни.   Больной  сначала   заговорил   загадками,   но  затем,
привлеченный  ее  ласковым обхождением  и  не  и силax  более  сдерживаться,
признался  королеве  в  своей страстной  любви к ней.  То,  как он описывает
страдания неразделенной любви, - это поистине лирический шедевр невероятного
напряжения духа "Это ближе собственной  кожи, - воскликнул он. - Это  совсем
как бой с собственной тенью и оглушает, словно бурный поток.  Это - оружие в
пучине  морской. Это - страсть, ждущая отклика" Под словами "оружие в пучине
морской" поэт имел в виду, что  любовь  подобна  одному  из тайных  сокровищ
богов в царстве Мананнана, ибо столь же чудесна и недостижима, как они.
     Этэйн обуревали  противоречивые  чувства,  но в  конце  концов  она, по
наивной доброте душевной,  решила,  что,  хотя  она и не  испытывает любви к
Эйлиллу, она не вправе равнодушно  смотреть на то, как он умирает от страсти
к  ней, и пообещала  принадлежать ему.  Здесь  мы  должны понимать,  что она
действовала под влиянием своей божественной природы, презирающей добро и зло
и  движимой только  наслаждениями или страданиями.  В этой связи надо  особо
отметить, что в кельтской  мифологии  этот, мягко говоря, извращенный взгляд
на проблемы морали является превалирующим как среди богов Туатха Де  Данаан,
так  и  среди  смертных.  И  те, и другие совершенно  равнодушны к моральной
стороне дела.
     Так вот, Этэйн назначила Эйлиллу свидание  в  небольшом домике подальше
от   Тары,  ибо   ей  вовсе  не  хотелось   совершать  столь  "блистательное
преступление" в королевском дворце.  Однако Эйлилл накануне назначенного дня
внезапно заснул глубоким сном и так и не пришел на свидание. Тем не менее на
свидание к  Этэйн все  же  пришло  некое создание, принявшее его образ.  Оно
весьма  холодно  поговорило с королевой,  посетовало на болезнь  и  поспешно
откланялось.  Когда Эйлилл и  королева  увиделись  вновь, ситуация  коренным
образом  изменилась.  В волшебном  сне,  в  который  погрузился Эйлилл,  его
несчастная  любовь к королеве бесследно улетучилась. Этэйн, в свою  очередь,
поняла, что, помимо  обычных событий, существуют и некие загадочные явления,
остающиеся для нее совершенно непонятными.
     Однако  вскоре  все  объяснилось само собой.  Существом,  являвшимся  к
королеве  в  образе  Эйлилла,  был  не кто  иной, как Мидхир, ее собственный
супруг в мире  богов Туатха Де Данаан. На этот  раз он  предстал перед ней в
своем  настоящем  облике,  прекрасный,  облаченный  в  роскошные  одежды,  и
напомнил  Этэйн, кто она  на самом деле и что в мире богов  она  по-прежнему
остается его супругой. Он просил ее покинуть короля и вернуться вместе в ним
в сидх возле Бри Лейт, но Этэйн наотрез отказалась.
     - Неужели ты думаешь, - отвечала она, - что я решусь бросить верховного
короля и уйти  невесть куда с  человеком, о  имени и доброте  которою я могу
судить лишь по его собственным словам?
     Бог удалился, решив выждать более удобный момент. Однажды, когда король
Эохаидх, как обычно, восседал на своем троне, в зал дворца вошел незнакомец.
Он был одет в пурпурную тунику,  волосы  его сверкали золотом, а глаза сияли
как свечи.