какой-то причине испытываем гнев. Даже будучи уже в состоянии гнева, мы и то 
иной раз настаиваем, что это не гнев. Мы не хотим признаваться в своем гневе. 
То есть мы давим чувство, отказываясь его переживать, и оно уходит в подполье.
   Или же мы переживаем эмоцию, но нам самым авторитетным образом заявляют, что 
в действительности мы не испытываем этой эмоции. Допустим, вы в раннем детстве 
не любили младшую сестру, — это очень обычное явление во многих семьях. Ваш 
отец или мать, однако, говорили: «Конечно, ты ее любишь. Ты любишь ее потому, 
что она твоя сестренка». В подобной ситуации мы не понимаем, что происходит: мы 
переживаем определенное чувство, но нас уверяют, что нет. Здесь нам говорят, 
что такого чувства переживать не следует, — нам просто говорят, что этого 
чувства у нас нет.
   Другой пример: мать говорит маленькому сыну, что он не боится темноты, 
потому что храбрые маленькие мальчики никогда не боятся темноты. Желая, чтобы 
его считали храбрым мальчиком, ребенок старается подавить свой страх. Он 
отказывается переживать собственный страх сознательно, но тот может 
возвращаться в кошмарных снах. Или малыш вдруг выпалит: «Я убью папу!» Но мать 
скажет: «Нет, ты этого не хочешь. Никто никогда не хочет убить папу». Маленький 
мальчик или девочка не любят черного хлеба, а мать говорит: «Конечно, ты любишь 
черный хлеб. Ты любишь, потому что тебе это полезно». В каждом из этих случаев 
присутствует замешательство и подавление, а ребенок отчуждается от своих 
собственных чувств.
   Последствия этого длятся всю жизнь. На самом деле они не только продолжаются,
 но и многократно усиливаются другими источниками. Когда мы становимся постарше,
 например в подростковом возрасте, мы вдруг обнаруживаем, что не любим ходить 
на вечеринки, но убеждаем себя, что это нам нравится, потому что все вокруг 
(так мы себя уговариваем) это любят. Или на другом уровне, может статься, что 
мы совершенно равнодушны к работам некоего известного художника — его картины 
ничуть не трогают. Но мы также видим, что самые умные наши знакомые восхищаются 
его работами и высоко их ценят. Поэтому мы, хотя, может быть, считаем его 
картины просто мазней, тоже должны быть глубоко взволнованы. Примеров, 
по-видимому, достаточно. Конечный результат всего этого — наше отчуждение от 
своих чувств и эмоций, возникающее в большей или меньшей степени.
   В-третьих, возможно не переживание мыслей. Нам не то, чтобы не удается мысли 
переживать, а вообще не получается, чтобы у нас были мысли. И все потому, что в 
наши дни так много посредников — родители, учителя, средства массовой 
информации — все говорят нам, что нам думать. Это не тот случай, когда нас 
закармливают информацией и фактами, а нечто совсем иное. Ведь все эти 
посредники сообщают нам также и оценочные суждения: они объясняют нам, что это 
правильно, а это неправильно, это хорошо, а это плохо. Газеты, радио, 
телевидение дают нам отобранную и искаженную информацию. Они за нас самих 
составляют наше мнение обо всем, что хочешь, а мы редко осознаем, как они это 
делают, да и делают ли вообще.
   После этого небольшого обзора нам стало виднее, в каком состоянии находится 
большинство из нас. Мы отчуждены от самих себя: от собственного физического 
тела, — от своих чувств и эмоций; от своих мыслей. Мир, эпоха, общество, наши 
родители и учителя, а в завершение всего мы сами, продолжая добрую традицию, 
ввергают нас в это состояние. Мы не переживаем самих себя. Это мы должны 
признать и принять, научиться иметь с этим дело. Сравним ситуацию с айсбергом. 
Только верхушка айсберга возвышается над поверхностью волн, тогда как большая 
его часть остается под водой. Так и наше достаточно обширное Я, подобно 
айсбергу, находится под водой, но та его часть, которую мы имеем в переживании 
— нам это кем-то позволено или сами мы себе это позволили, — подобна верхушке 
айсберга, она сравнительно мала, а в некоторых случаях — крайне мала.
   Именно в таком состоянии отчужденности некоторые из нас приходят к буддизму. 
Мы начинаем изучать самые разные чудесные вещи, в том числе памятование. Нас 
обучают памятованию, и мы воспринимаем это так, что нам предлагается отступить 
на шаг от самих себя, особенно от своих отрицательных эмоций, и ничего не 
переживать. То есть нам будто бы нужно только наблюдать себя, как если бы мы 
наблюдали за другим человеком. Конечно, на нас такое учение произведет глубокое 
впечатление, потому что в своем отчужденном состоянии мы непременно подумаем, 
что именно это нам и нужно. И мы начинаем практиковаться в памятовании так, как 
его восприняли. Мы отстраняемся от своих мыслей и чувств, отталкиваем их туда, 
наружу и просто смотрим на них. В результате этого в девяти случаях из десяти 
нам удается лишь усилить наше переживание отчужденного осознавания.
   Учимся мы в буддизме и другим хорошим вещам. Например, узнаем, что желание, 
гнев и страх — это неискусные состояния. (Нам говорят, что мы должны называть 
их неискусными состояниями, а не грехами, потому что они грехов не лучше, даже 
куда хуже.) Нас учат, что надо избавляться от этих неискусных состояний. Мы 
думаем, что рады все это слышать, — почувствовать радость на этой стадии мы 
реально не можем. Мы думаем, что рады, — ведь это означает, что мы можем 
по-прежнему все эти эмоции заметать под ковер и утверждать, что их там нет. И 
это также усиливает наше отчужденное осознавание.
   Далее, когда мы начинаем читать книги по буддизму, мы встречаемся с учением 
об анатме (пали — anatta), то есть отсутствии Я. На этой стадии, если повезет, 
какой-нибудь улыбающийся восточный монах расскажет нам, что, со- гласно учению 
буддизма, не существует Я, что это чистая иллюзия. Он скажет, что стоит только 
всмотреться, и сразу увидишь, что нет тут никакого Я. А считать, что у нас есть 
Я, — это грубая ошибка. Такие речи нам тоже по нраву. Они находят в нас отзвук 
потому, что в результате практики так называемого памятования наше ощущение 
реальности весьма поблекло. В своем переживании собственной нереальности нам