себе является эгоизмом, не подумал о последствиях. Голодный думает только о том,
 как бы утолить голод. В этот миг он не ведает ни сочувствия, ни чувства 
ответственности. Не виноваты и врачи, считающие медицину единственно верным 
способом лечения. Раскрыть глаза им пока еще мешает страх и профессиональная 
честь. Нельзя из-за чужих стрессов усиливать собственные и среди них погибать.
Пациент выслушивал меня, выказывал согласие и понимание, но его молодая душа, 
которая от моих речей на время воспарялась и благоприятствовала ремиссиям - 
временным ослаблениям болезни, длившимся по полгода, вскоре вновь принималась 
впитывать плохое, проистекающее от хороших желаний хороших людей. От окружающей 
среды поддержки не было, хотя та же среда всяко-разно за него беспокоилась. А 
что беспокойство - это вампир, выпивающий до капли жизненную силу у того, о ком 
беспокоятся, об этом хорошие люди не ведают и ведать не желают. Они желают быть 
хорошими людьми, и беспокойство является признаком хорошего человека.

Ситуация не меняется, несмотря на то, что все это нам известно. Проблемы 
разрешаются, когда мы высвобождаем свои знания, когда очищаемся. Это значит - 
когда не притягиваем больше к себе такого большого количества грязи. Для 
очищения души требуется время, но хорошие люди, они же общество, активно 
борющееся со злом, не дает времени. Человек спешит, боясь не успеть, боясь 
оказаться виноватым. Хорошие люди знают, что спешка - не заяц, который убегает. 
Перестаешь спешить - и спешки нет. Несмотря на это, человек подгоняет себя и 
других и портит все поистине прекрасное. Если попросить у бегущих: "Дайте 
время!", они тебя затопчут. Спешащие из чувства вины люди глухи к просьбам. Они 
желают получить осязаемый результат немедленно и еще вчера.
В хороших людях сидит великий страх оказаться эгоистом в глазах других хороших 
людей, человеком, кому наплевать на других, поэтому они вмешиваются во все, 
хотя сами несведущи. Толку от них никакого, но зато по крайней мере они 
доказывают, что являются хорошими людьми. Им невдомек, что тем самым они 
причинили больше плохого, нежели хорошего. Причем не только тому, кому хотели 
помочь, но и в целом.

Я втолковывала пациенту: развяжи чувство вины! Но у него накопилось за 
предыдущие жизни и с начала нынешней столько, что разом высвободить было 
невозможно. Если те, перед кем он ощущал себя виноватым, сказали бы ему в глаза 
прямо и чистосердечно: "Нет! Ты не виноват. Вину свою ты выдумал сам, так как 
желал отдавать всем больше, чем возможно и необходимо", то у него, как и у меня,
 груз тотчас бы свалился с души. За те полтора часа я перепоручила 
ответственность за жизнь ближнего другому врачу и смогла начать дышать 
по-человечески. Взял ли врач на себя эту ответственность - его дело. Уверена, 
что не взял, ибо он был смышленее меня.
Вас, наверное, интересует, излечился ли мой пациент? Нет, не излечился. Его уже 
нет в живых. Хотя он и начал поправляться, ему не давала покоя навязчивая мысль 
- такая жизнь не имеет смысла. Ему было стыдно жить инвалидом. Не смог 
примириться с мыслью, что ликвидация последствий болезни потребует еще лет 10 
или 20. Это значит следующее: знание и признание своих ошибок означает 
достижение душевного покоя, но лишь сознательное исправление ошибок означает 
исцеление тела.
В такой атмосфере я не смогла научить его мыслить самостоятельно так быстро, 
как было необходимо, потому что он с детства привык исполнять приказы. Он делал 
только то, что я советовала. Первоначальный эффект был положительный, поскольку 
его стрессы были сопоставимы с топорной работой. Разъяснять их было просто. Из 
года в год, из месяца в месяц, изо дня в день мы внедрялись в глубину, доходя 
до все более тонких деталей. Мыслительная работа усложнилась, но с ней он 
справлялся, так как появились проблески самостоятельного мышления. Учитывая все 
убыстряющийся темп повседневной жизни, это было счастьем, поскольку я не могла 
уследить за каждым его шагом. К сожалению, хорошие люди наезжали на него со 
своими отрицательными оценками всякий раз, когда он успевал оправиться от 
предыдущего удара. Всякий раз нам приходилось восстанавливать разрушенное. Но 
надолго ли хватит у бедняги сил?
Что бы кто ему ни говорил, он привык ко всему прислушиваться. Любое суждение 
воспринималось им как приказ либо запрет. Сказали: хорошо, и он знал, что так 
правильно. Сказали: плохо, и он знал, что этого нельзя. В душе он протестовал 
против обязанностей, но наружу протест не выплескивал. Непоколебимая 
уверенность в том, что чувство ответственности было, есть и будет девизом 
Человека, изживается с великим трудом. Стоило кому-нибудь приказать ему во имя 
хорошего - и он тут же брал ответственность на себя. Кто бы ни захотел 
похвалиться его достижениями - и он уже бежал, покуда хватало сил. Да и сам он 
не раз говорил мне: "Ладно, пусть будет по-твоему!" От недобрых предчувствий у 
меня волосы дыбом вставали, и, бывало, я переходила на крик: "Кому это надо: 
мне или тебе!" Иногда он отшучивался: "Ну и тебе тоже!" И был прав. Помимо 
желания видеть его живым, я желала сама уцелеть душевно. Из-за его смерти меня 
не отправили бы на костер - времена изменились, но обвинения жгли мою душу, 
словно это я виновата в его болезни, а вылечить не могу.
Что было бы, если бы я не взяла на свою душу ответственность за его жизнь?
Он давно бы помер, зато меня в этом не обвинил бы никто.
Зачем он появился в моей жизни - ведь мог бы и не появляться?
То была наша кармическая связь. Когда-то в прошлом, много жизней тому назад, он 
помог мне, невзирая на трудности, и его сердце знало, где теперь найти такую 
помощь, за которую не придется оказаться в долгу. Чувство вины есть чувство 
ответственности, чувство долга, при этом самое сильное - чувство долга из