тут корень... Щенок он несогретый — и это при том, что и баловали его, и 
развращали поблажками. Ведь не это надо, а вот прикосновение, тепло без всяких 
слов. Тоска по этому заледенелая так ведь и брызжет из него, неужто не видишь?..
 И может растаять, не сразу, но постепенно... Вот ты тут и должен быть 
совсем-совсем старшим, ты все понял уже... Почему — когда в постели? Потому что 
это самое детское положение, самое беспомощное. В постели каждый — ребенок. И 
каждый рядом стоящий — большой и сильный, от которого ты зависишь. Я почему-то 
уверен, что если ты хоть раз в неделю будешь подходить вот так к нему, 
засыпающему, и тихо гладить по голове, все-все очень скоро рассосется у вас, 
станет на места... Но ты должен начать, ты — ведь ты его причина, а не он твоя, 
папочка. Глубиной детства, еще недалекого, будет вспоминать, как ты брал его на 
руки...
    3. ВЫРАВНИВАНИЕ ПОЗИЦИИ. Имеется в виду отмена как "позиции сверху" (я 
старше, помолчи, слушай, что тебе говорят, не суй нос куда не просят, не хватай,
 не крути, сядь как следует, учись, думай, следуй моим советам, я же тебе 
сказал, изволь сперва потрудиться и пр.— не только и не столько в словах, 
сколько в интонациях), так и "позиции снизу" (весь букет твоего скрываемого 
чувства вины и отсюда непоследовательности, нетвердости и попыток откупиться.)
    Перестань шпынять. Проглоти упреки. Прекрати поминание старых грехов и обид.
 Это так и прет из тебя.  Унижает обоих.
    Первое, что ты сказал ему, когда мы уселись за стол: "Не хватай чужое", 
"Дай сюда, не трогай", "Не хватай зажигалку". И это семнадцатилетнему парню, 
которого ты через минуту объявляешь Совсем Взрослым, обязанным открывать свое 
сердце людям и прочее. И еще
    122
    пару таких же штучек успел ввернуть, прежде чем разгорелся весь сыр-бор. Не 
замечаешь, как лезет из тебя на него постоянная мелкая въедливая агрессивность. 
Сдача сторицей.  Прикуси язык,  отец,  прикуси.
    Очень типичный для неудачливых воспитателей ши-зофренный разрыв. 
Одновременно и недооценка, и переоценка возможностей воспитуемого. И 
недоуважение, и переуважение, как-то вместе. По меньшей мере 30 раз за 
вчерашний вечер ты так или иначе дал ему понять, что он еще головастик, а не 
лягушка, ничтожество, эгоист с холодным сердцем, поганец... Но главное — 
головастик, имеющий все шансы остаться в своей тине все тем же головастиком, а 
по ходу неизбежной моральной деградации превратиться в глиста, а в дальнейшем в 
палочку Коха. Все это в репризах, в тирадах, в интонациях, в междометиях, а 
также в сурово-глубокомысленном: "Я не на допросе". Он действительно невероятно 
хамски пер на тебя, так что у меня заложило уши. Но один-два раза он тебя 
НОРМАЛЬНО спросил о чем-то, элегантно прижал к стене —ив эти моменты тебя не 
хватило на искреннее, спокойное, высокое признание себя неправым.
    Уже говорил тебе: при всей его дикости и дремучести ты недооцениваешь 
живость его интеллекта, богатство души, способность к развитию. Уверяю тебя, он 
столько же своеобразный, сколько ИНТЕРЕСНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Эгоизм, грубость, 
равнодушие, злоба — только поверхность, но не суть, только состояние,    а не 
содержание.
    "Чтобы общаться на уровне, нужно иметь уровень". Очень жестоко, ГЛУХО с 
твоей стороны требовать от него авансовых доказательств его достойности 
общаться с тобой. Ведь ты же сам не даешь ему на это времени и пространства, не 
прибавляешь сил, не ищешь путь ВМЕСТЕ С НИМ. От птенца требуешь 
трансатлантического перелета. С горы вопишь застрявшему в болоте: "Ну что ж ты, 
лентяй, не поднимаешься ко мне?!."
    Прости,  если перегорчил.  Ты еще не опоздал.
    МИНУТА В ДЕНЬ
    У нас есть огромный материал для изучения детской
    123
    души — наше собственное детство, запечатленное в глубинах памяти, влияющее 
так или иначе на всю нашу взрослую жизнь. Мы помним свое детство, МЫ ПОМНИМ ВСЕ,
 нам только кажется, что мы почти все забыли, потому что одни воспоминания 
накладываются на другие, третьи, четвертые... Так трудно достать лежащее в 
глубине, на дне,— но ведь оно там есть! Так свежий снег заносит ранее выпавший, 
и еще, и опять...
    Вспомним, какими бесконечно длинными были сутки в далеком детстве, какая 
необозримая даль — от утра до вечера! Проснувшись и вовсе не залеживаясь, мы 
успевали слетать на Солнце; к Реке Умывания вела длинная извилистая Тропа 
Одевания, изрядно утомительная; на Холмах Завтрака мы строили пирамиды из 
манной каши, не торопясь, ибо знали, что Долина Обеда еще скрыта в тумане, а 
Горы Ужина — по ту сторону горизонта. Каким малореальным, почти несбыточным 
было "завтра", каким несуществующим — "послезавтра", а уж "через неделю" — 
вообще химера, не может быть!
    Мы казались взрослым нетерпеливыми, невнимательными, бестолковыми, 
безответственными... Они не понимали, что наш мир несравнимо подробнее их мира, 
что наше время во много раз емче, плотнее. Сравнили: их минута и наша минута! 
За нашу мы успевали раза по три устать и отдохнуть, раза по два расстроиться и 
утешиться, захотеть спать и забыть об этом, поболтать ногами, посмеяться, 
подраться и помириться, заметить ползущего жучка и придумать о нем сказку, и 
еще раз посмеяться, забыв над чем, и еще чуть-чуть вырасти и чуть-чуть 
повзрослеть... А они только и успевали что сделать какое-нибудь замечание...
    Оживим для начала
    ПЕРВОЕ   ВОСПОМИНАНИЕ "Лежу в кроватке. Надо мной склоняется..." "Сад, 
залитый солнцем. Иду — бегу — падаю..." "Сижу   на   горшке.   Играю