Только человек не знает удержу, не останавливает даже беременность. (Хотя по 
части потенции никакие дон-жуаны не сравнятся с хомяками и кроликами.)
    Не скроем, кое-что свою играет роль, известный ритуал предполагает меткость,
 и даме не валет приличен, а король, но короли в наш век порядочная редкость...
    По природной логике размножение должно быть тем сильнее, чем меньше надежды 
выжить. Кто слаб, плохо защищен, рожает беспомощных детенышей, тому и 
приходится рожать их почаще и побольше числом, имея к тому соответственное 
усердие. Мощные размножаются трудно. Не слонам же приносить приплод двенадцать 
раз в год.
    Мы были слабы. Тысячи и миллионы лет мы были фантастически слабы. Громадная 
детская смертность еще на памяти живущих была нормой; в неисчислимом множестве 
умирали и молодые люди, успевая оставить сирот
    312
    или ничего не успевая... И вот возмещение за безкогти-стость, за отсутствие 
острых клыков и ядовитых зубов, за беспомощность перед грозными хищниками, за 
бешенство голода, за неистовства эпидемий — и за глупость, за безысходную 
вселенскую глупость. До времени — единственная родовая надежда когда-нибудь 
стать чем-то другим. Избыточный половой инстинкт. Неутолимая жажда зачатия, 
благословение и проклятие...
    Постель, увы, постель. Распутье всех мастей, о скольких новостях ты 
рассказать могла бы, но строгий нынче стиль в журналах для детей, и с розовых 
страниц седые скачут жабы.
    При чем здесь короли? Да и о чем жалеть? Прогресс во всем таков, что 
плакать не годится. Ложимся мы в постель всего лишь поболеть, поспать, да 
помереть, да лишний раз родиться...
    У моей прабабки было двадцать детей; род продолжили девять. Здоровая 
женщина способна ежегодно рожать по ребенку. Яйцеклеток, готовых к этому, у нее 
примерно пятьсот, недозревающих остается около ста тысяч. А если бы достигли 
своей цели все сперматозоиды только одного мужчины (считая, что все они 
соответствуют своим притязаниям), за какое-нибудь столетие можно было бы 
запросто заселить его потомками целую галактику, да еще не хватило бы места, 
передрались бы. Где экономия? Во скольких поколениях накипела избыточность?..
    Всю жизнь кровь и ткани заполнены неким коктейлем, могущественным, как 
живая вода. Состав его у каждого неповторимо свой и зависит как от 
наследственности, так и от питания, образа жизни и от прожитых лет, наподобие 
качества вина, но далеко не всегда с улучшением... Внутри нас — стихия, 
творящая наши облики и желания, нашу мужественность, нашу женственность. 
Гормоны действуют на всех, им подвластны и головастики, и бабочки, и быки, и 
гориллы. Посланцы от одних генов к другим. Подходя к клеткам, передают депеши: 
«Пора!.. Время действовать, расти, развиваться!..» Или наоборот: «Прекратить... 
Остановиться, заглохнуть... Сменить программу...» Самые древние спайщики 
многоклеточных организмов, дирижеры таинственных партитур.
    Прямо под мозгом сидит, прикрепившись ножкой, вер-
    313
    ховный правитель гормонов — гипофиз. Зовут его еще мозговым придатком, но 
он сам, наверное, поспорил бы, кого чьим придатком считать. Хоть и слушает 
кое-какие указания высших инстанций, зато оказывает на них такое влияние, что 
только держись. Весь телесный облик строит по своему произволу: захочет, — 
сделает карликом, захочет — гигантом, жирным или тощим, складным или нескладным.
 Распоряжается и характером»
    Подчиненные железы тоже стремятся влиять на все, что возможно. Щитовидная, 
дай ей чуть больше воли, норовит наводнить организм кипучим адреналином, 
дрожливым беспокойством, иссушающей нетерпеливостью, гневным ужасом выпученных 
глаз- А если ее придушить, будет вялость, апатия, скудость мыслей, пастозное 
ожирение — микседема. Кора надпочечников, этих трудовых близнецов поясницы, в 
разнузданном состоянии может раздуть человека бочкой, бессовестно оволосить все,
 кроме головы, превратить в обжору и хрипуна...
    Половые гармоны не особенно оригинальны. По химии очень близки к 
корково-надпочечным: одно и то же стероидное кольцо и в действии много общего. 
Чуть переменилось кольцо — и вот из гормона, регулирующего воспаление и обмен 
калия-натрия, возникает мощный мужской, от которого грубеет голос, развиваются 
мышцы и сухожилия, растут борода, кадык, пенис, расширяются плечи. Появляются 
претензии стать Альфой: драчливость, самоуверенность и определенность в 
решениях. (Что, конечно, не гарантирует мудрости.) А после еще одной маленькой 
перемены в кольце получается гормон, благодаря которому приходят менструации, 
вместо плеч расширяются таз и бедра, кожа становится нежной, голос мелодичным, 
а психика... Это эстроген, его можно определить как гормон Любовницы. 
Микропримеси есть и у мужчин, что у некоторых заметно и в голосе, и в поведении.
 Но стоит его чуть-чуть изменить, снова слегка приблизив к мужскому, как он 
превращается в прогестерон, гормон Матери. От этого гормона женственность 
обретает зрелость и черты некоей силы, родственной мужественности, — он 
вдохновитель беременных и кормящих, ярый антагонист своего легкомысленного 
предшественника.
    Мы много знаем и обо всем судим. А все зверюшки и звери, которыми мы 
побывали. Они всего-навсего продолжают жить.
    Они жили в безднах тысячелетий, в бездомье океанов и
    314
    джунглей, в беспамятстве потопов, ледников и пустынь, в свирепом 
троглодитском убожестве. Инстинкты стреляли в упор, каждый промах был смертью. 
Законы читались по сверканию глаз и судорогам челюстей. Право и суд вершили